– Я просто стал старше и умнее, – ответил герцог, – но можешь не беспокоиться обо мне, Элизабет. Я был вполне доволен своей нынешней жизнью. Жаль только, что Эдмунд вынудил меня предпринять шаг, которого я очень долгое время избегал.
– Я уверена, что, когда это случится, – сказала Элизабет, – все окажется лучше, чем ты думаешь.
– Надеюсь, что так, но определенно ожидаю худшего.
– Чего именно? – спросила Маргарет, которой всегда хотелось ясности.
– Скуки! – ответил брат. – Оттого что придется сидеть и смотреть на одно и то же лицо день за днем, год за годом и слышать одни и те же банальные, глупые замечания, которые я уже слыхал одним или двумя днями раньше! – Бакхерст сделал паузу и задумчиво добавил: – Единственным удовольствием, которое я извлеку из этой ситуации, будет появление сына. Его я смогу научить стрелять, ездить верхом, и в один прекрасный день он займет мое место в качестве главы семьи.
– А если появятся дочери? – бесхитростно спросила Маргарет.
– Тогда я, несомненно, утоплю их! – ответил герцог, ожидая протеста, который незамедлительно и последовал.
Лишь когда его родные уехали и он остался один, герцог почти в отчаянии спросил себя, во что позволил себя втянуть.
Столько лет отрицая даже саму мысль о браке, рассматривая его как конец свободы и уединения, так легко сдаться! Особенно ужасало Бакхерста то, что вынудил его совершить этот шаг тот самый кузен, вид которого вызывал у него омерзение.
– Будь он проклят! Он мстит мне! – говорил себе герцог и представлял, сколько удовольствия получил бы Эдмунд, узнав, что он теперь чувствует.
Затем, словно чтобы заглушить мысли о будущем, герцог вызвал фаэтон.
Направляясь в Сент-Джонс-Вуд, где недавно купил домик соблазнительной и весьма привлекательной маленькой французской танцовщице, он думал, что единственное, что может помочь ему на время забыться, это ее страстные поцелуи и огонь, который она непременно зажжет в нем.
Но, приближаясь к цели, на которую потратил очень приличную сумму (включая лошадей и драгоценности), Бакхерст пробормотал:
– Черт бы побрал всех женщин!
Когда герцог вернулся домой, он размышлял об одной очень соблазнительной женщине.
Жена дипломата, она поселилась в Лондоне недавно. Когда они встретились впервые, между ними проскочила искра, и это не оставляло сомнений в том, во что выльются их отношения. Когда он думал о ней теперь, то задавался вопросом, не делает ли ошибки, заводя еще одно affire de cocur[2] перед самым объявлением о вступлении в брак.
Он не питал надежды, что его новый флирт останется незамеченным для сплетников, которые следили за каждым его движением, как стервятники в ожидании добычи, неизменно паря над его головой.
Она пригласила его на ужин, где, Бакхерст не сомневался, они будут только вдвоем, а ужин наверняка подадут в ее маленькой гостиной, полной цветов, аромат которых будет так же дурманить, как и вино.
Они сядут за стол друг против друга и начнут словесную дуэль, и в каждой фразе будет таиться double entendre[3].
Затем, по завершении ужина, снова будут цветы, софа с подушками и дверь, распахнутая в залитую светом свечей спальню.
Все это было так знакомо, так привычно в его жизни, что казалось таким же нормальным, как сойти на завтрак в его собственном доме или прогуляться по парку на собственной лошади.
Затем, словно этот вопрос встал перед ним впервые, он спросил себя: «Ну и что там может быть еще?» – и не нашелся с ответом.
Надевая длинные узкие брюки, введенные в обиход королем в его бытность принцем-регентом, и фрак с длинными фалдами, герцог продолжал размышлять.
И вдруг ему пришло в голову одно из тех внезапных решений, которые периодически осеняли его. Об этой особенности было известно лишь немногим его друзьям.
– Пришлите ко мне мистера Дэлтона, – сказал он камердинеру.
– Слушаюсь, ваша светлость.
Пока тот выполнял поручение, герцог стоял, глядя на себя в зеркало и отмечая, насколько глубже стали морщины на его лице за последние год-два.
– Я старею, – сказал он вслух. – Возможно, сестры правы, пора остепениться.
Потом он подумал о неловкой, невежественной и глуповатой девице, на которой ему придется жениться, потому что она будет расцениваться как подходящая для него партия: в ее жилах также течет голубая кровь, а у ее отца есть титул, не уступающий его собственному.
Она станет его женой и будет ожидать от него выполнения супружеских обязанностей.
Затем родит ему сыновей, которые ему столь необходимы.
При этом она вечно будет торчать перед глазами – в его доме, в его жизни…
– Я не вынесу этого! Не могу! – сказал герцог и увидел в зеркале, как эти слова появляются на его губах.
Затем перед его мысленным взором предстало лицо Лотти – ее соблазнительные красные губы, резко подведенные тушью глаза; он услышал слова непристойной песенки, которую она пела, и понял, что выбора нет.
