На посту начинается движение.
Заныла рама, выбрасывая реактивные снаряды, загрохотали орудия. Раздвинув преграду камней выползли танки. Весь пост обрушил свой огонь на деревню.
Танки растоптали около двадцати домов, но тут духи очнулись и оказали сопротивление. Один танк попался под гранатомет и застыл, наехав на овчарню. Я приказал всем отступать.
Ребята вернулись возбужденные и растеклись по окопам. Хворостов стоял передо мной.
— Что скажешь?
— Танк потерял…
— Плохо.
— Но мы им здорово дали и самое важное неожиданно.
— Потери?
— Только двое раненых, танкисты. Мы их притащили.
— Лейтенант не расстраивайся, что потерял машину, ты молодец, эта атака на них, даст нам небольшой перерыв на несколько часов.
— Смотрите, они машут белым флагом, — это кричит, стоящий недалеко, Джафаров.
— Бекет, — раздался крик через усилитель, — Бекет, выйди переговорить. Это я, Максур.
— Ну вот, старый знакомый.
— Крикни ему, пусть выходит. Я тоже выйду. Позовите врачиху.
Ко мне прибежала Ковалева.
— Что случилось, Игорь?
— Наведи мне на голове лоск. Опять надо идти на переговоры.
— Ох, а я то думала… Согни голову.
Она отдирает засохшие от крови бинты, срезая прямо куски ножницами.
— У кого есть приличное кепи?
— Возьми мою, — предлагает Костров. — Я всегда на размер больше ношу.
Галина осторожно натягивает на меня кепи.
— После переговоров, я тебя перевяжу. Сейчас боюсь тревожить рану, так и оставила куски бинтов, а то…
— Я пошел.
Максур выглядит не так как в прошлый раз. Его одежда порвана и на лбу большая царапина. Рядом с ним так же двое маджохедов и вид у них не лучше.
— Бекет, мы предлагаем перемирие на десять часа.
— Ты думаешь тебе можно верить, Максур?
— Клянусь Аллахом.
— Я тебе все равно не поверю, но твоих вонючих мертвых бандитов разрешу забрать… из под развалин.
— Они воины аллаха.
— Слушай, Максур, деревня была рядом с постом, мы ее всю эту поганую войну не трогали и только с твоим приходом пришлось ее уничтожить вместе с жителями. Какой ты воин аллаха после этого. Дерьмо.
— Я убью тебя.
Максур налился яростью.
— Охладись. Только вытащишь пистолет и снайпер продырявит твою голову. Я поверю тебе последний раз и дам тебе десять часа. Прощай.
Мы с толмачом уходим. У меня в голове бьется мысль, а чем мы хуже бандитов? Чего нам надо в этой стране? О каком интернациональном долге разговор, если мы интернациональность раздавили пушками и танками.
Они начали опять утром, все таки не нарушили договора, продержались больше десяти часов. На наш пост со всех сторон посыпались снаряды и мины. Это был шквал огня. Дорога от Герата почернела от движущихся танков и бронетранспортеров. Мы пытались открыть ответный огонь.
— Первый, — слышу в наушник, — одно орудие накрылось.
— Вызовите авиацию.
— Вызываем.
— Передайте пятому, пусть выдвинет раму и выбросит залп на колонну.
Сумеет ли под таким огнем Хворостов выбросить последний залп. Противно заквакала рама поочередно выбрасывая снаряды. Сумел. Среди черных точек бронетехники запрыгали разрывы. Немного напряженность спала. Где же авиация?
Они прилетели через десять минут, когда танки маджохедов были почти рядом с постом. Костров наводил летчиков на технику и горы, откуда стреляют пушки.
Приводим в порядок пост и подсчитываем потери, а их много. Я связался со штабом. Пришла шифровка с приказом продержаться еще два дня, а потом уходить, но не на Кабул, а по другой дороге, прорываться прямо к границе, к тоннелю Сангам. Это весьма неприятно, тем более, что указанная дорога, ни разу не была в наших руках…
Кажется афганцы поверили, что войне конец. После последней тяжелой драки, маджохеды исчезли, оставив на дороге изуродованную технику, опять мимо нас поехали арбы, машины, появились пешеходы. В деревню стали возвращаться кое-какие жители, латать старые жилища и строить сараи для проживания. Затявкали собаки, дымки печей потянулись в небо. Это были два дня тишины. Мы стали собираться к границе.
Колонна стала покороче. У нас два танка, девять бронетранспортеров и три латанных грузовика, одно не покалеченное орудие. Остальное, подбитое и изуродованное, все бросаем здесь.
На БТРе разместились почти все старые знакомые. Лейтенант Ковалева, сержант Джафаров, рядовой Коцюбинский, еще двое легко раненых и бывший пленный лейтенант Петров с автоматом в руке. В коробке бронетранспортера на мешках с песком уместились еще четверо лежачих раненых.
— Куда мы едем? — удивляется Коцюбинский, видя как мы сворачиваем с шоссе на Кабул на раздолбанную каменистую дорогу.
— Домой, — огрызается Джафаров, не видишь прем на Север.
— Но все части двигались к Кабулу…
— Все Кабул, отыгрался, похоже наши уже сдали его.
— Товарищ старший лейтенант, а здесь посты с нашими войсками есть?
— Нет.
— Как же так? Нас же на этой дороге просто уничтожат… Никакого прикрытия.
— Чтобы не уничтожили, сиди и смотри по сторонам.
Я вижу как радость отправки домой сменилась страхом. В конце войны никто не хотел умирать. Ковалева также сидит на шинели, подогнув коленки к подбородку. Одной рукой вцепилась в кронштейн башни и прижалась к нему. Из под кепи на горы смотрят испуганные глаза.
Ползем очень медленно. Впереди нас шпарит разведывательный БТР, за ним танк. От грохота его двигателя, эхо многоголосьем разносится по горам.
— Сколько нам до границы? — спрашивает Коцюбинский.
— Полтора дня при таком темпе.
Все сидят молча. Я пытаюсь хоть как то разрядить обстановку.
— Коцюбинский, а где твои штаны?
Все фыркнули, кроме врачихи, она ничего не поняла.
— Духам подарил.
— А они тебе в обмен шаровары…
— Шаровары мне подарил сержант.
— Ну еще бы, — отворачивает в сторону голову сержант, — своим видом без штанов он тогда так распугал духов, что они сразу разбежались, а я все боялся, что он также испугает и наш медперсонал.
Это намек на врачиху. Кажется она тоже поняла в чем дело и улыбнулась. Над Коцюбинским стали потешаться.
