Сережу с письмом к пограничникам. Меня беспокоили те двое.
После обеда стояла тихая теплая погода, мне захотелось залезть куда-нибудь повыше, осмотреться. Мы провели здесь, у Солонкуля, уже несколько дней, но из-за паршивой погоды ничего толком не видели и толком не работали.
Я примерился взглядом к одной невысокой скалистой вершине, до нее было недалеко, а с нее можно было рассчитывать увидеть многое, и я полез.
С трудом я добрался до верха горы, уселся там на скале и более получаса самым тщательным образом разглядывал гребни, вершины и долины. Но на протяжении большого пространства, которое отсюда с вершины было мне видно, я ничего интересного не увидел.
Я уже хотел спускаться вниз, так как солнце стало склоняться, когда вдалеке заметил какого-то человека. Всадник ехал из лагеря куда-то к Курумдану. Кто бы это мог быть? Всадник был в черном. Черный бархатный чапан был только у Сатанды. Неужели он? Куда же? Ведь при моем уходе он был совершенно болен. Неужели поправился? Не может быть! Как же он больной все же решил двигаться домой? Зря! Я стал поспешно спускаться и когда уже миновал значительную часть пути, опять остановился и начал в бинокль искать Сатанду.
За это время он порядочно отъехал от лагеря. Но теперь он был на равнине, и не двигается, а стоит на месте. Недалеко от него я заметил еще две фигурки. Кто же это?
Когда я спустился - темнело. Все уже вернулись с работ. Аристов рассказал, что обнаружены две стоянки первобытных людей, но мастерских по обделке обсидиана нет.
- По-моему, мы удаляемся куда-то в сторону от месторождения,- сказал он на вечернем совещании и Кира, подтверждая, кивнула головой.
Рыбников молчал.
- Есть здесь перспективы на поиски газа, нефти или обсидиана? спросили мы у него.
Он молча пожал плечами. Спускалась ночь, яснели яркие звезды. Ночной покой спустился в долины,
Внезапно Бартанг залаял, кинулся в темноту. Я не сразу догадался почему. Оказывается, возвращался Сатанда. Я пошел навстречу, помог Сатанде слезть с седла и уложил его в спальный мешок. Когда я принес ему чаю и фонарь, то поразился, насколько он осунулся. Лицо его было изжелта-белым. Руки тряслись.
- Ты с ума сошел, Сатанда,- сказал я ему серьезно,- ты понимаешь, что делаешь? Ты болен, очень болен. Тебе нужно лежать и принимать лекарство. Иначе, конец, понимаешь?
Я нарочно стращал его, хотя по пульсу и температуре почувствовал, что опасность как будто миновала. Я принес ему сульфидину, всыпал в руку и поставил пиалу с чаем. Он принял в руки сульфидин и поднял на меня глаза. Я поколебался, но потом пошел к себе в палатку и налил ему.
Он молча съел сульфидин, выпил и лег. Лицо его дергалось, пальцы нервно перебирали края спального мешка как при карфолгии. Прошло некоторое время, я подумал, что он заснул и взглянул ему в лицо. В нем произошла полная перемена, руки были неподвижны, лицо задумчиво, недоступно спокойно. Глаза твердо смотрели вперед. Это был прежний Сатанда.
- Куда ты ездил? - спросил я его.
- Домой.
- Почему вернулся?
- Знаешь, начальник,- сказал он,- там нехорошие люди. У них оружие. Я побоялся ехать один.
- Люди? Сколько?
- Двое.
- Пешие? Конные?
- Пешие. Лошадей не видал. Они сидели у костра, и когда я остановился, закричали, чтобы я ехал к ним, замахали руками,
- Ну, а ты?
- А я побоялся. Повернул назад. Один стрелял в меня из мелкокалиберки.
- Серьезно? Промазал?
- Да.
В эту ночь мы усилили караулы.
Кто же все-таки были эти люди? Может, владельцы капища, которые кружат вокруг, стремясь нам помешать. Но ведь пока они не мешали!
А их столкновение с Сатандой может чисто случайное? Может, наоборот, они его испугались? А может, он врет, что в него стреляли?
Поздно вечером я вышел из палатки. На кошме у костра на намазе стоял Джемогул. Я подошел и поставил рядом с ним фонарь.
- Зачем?- прерывая намаз, спросил он.
- Это чтобы аллаху сверху лучше было видно, что ты молишься,- сказал я.
- Хорошо,- сказал Джемогул, поглядывая с улыбкой то на небо, то на фонарь.
- Богохульник! - внезапно тихо, но резко прозвучал из палатки голос Сатанды.
Джемогул сжался, подал мне в руки фонарь, замахал на меня руками, чтобы я уходил.
Но на следующее утро Сатанда все же исчез. Видимо, уехал на рассвете, когда легли последние дежурные.
* * *
Несколько дней мы еще искали, но ничего интересного не обнаружили.
Рыбников говорил, что нефтяные структуры отсутствуют. Аристов говорил, что мастерских с обсидианом нет.
За эти последние дни на Солонкуле особых происшествий не произошло. Все было тихо. Только приезжали пограничники и обшаривали все вокруг. К нашему удивлению, с ними была дама. Солидная и решительная. По слухам - жена какого-то из самых больших начальников. Дама сидела у нас в лагере, говорила, что интересуется геологией и археологией. Но так как Аркадий с первых же слов выяснил, что она не знает разницы между археоптериксом и архиереем, какие-либо научные разговоры ей пришлось прекратить и она большую часть времени проводила с Кирой, на все лады расхваливая ей Николаева.
Как это у нас часто бывало, первым смекнул, в чем дело Дима, который и заявил этой даме, что костюм, который она носит, ей не идет. Когда же она обидчиво поинтересовалась, что ей носить, то Димка посоветовал ей носить костюм вагоновожатого.
- Удивляюсь, как Николаев не снабдил вас им, отправляя сюда,- добавил он.
- Глупо и пошло,- сказала дама, но видимо, не понимая.
Тогда Дима принес из палатки книгу 'Двенадцать стульев' и раскрыл ее на главе, посвященной театру Колумба.
На следующий день еще до рассвета военная дама исчезла, а Димка явился к завтраку с толстой тетрадью, на которой было крупно выведено: 'Книга жалобных предложений'.
В эту книгу были записаны Гошка, Виктор и Николаев, и были такие графы: когда познакомился, когда потерял аппетит, сколько дней страдал, когда сделал предложение в первый раз, сколько вообще сделал предложений и т. д.
В эту ночь дежуривший первым Аркадий, как только все улеглись, заорал так, что мы все, кто в чем был, повыскакивали из палаток.
- Что ты визжишь, как свинья, которую режут? - не особенно вежливо осведомился Димка.
- Свет! Смотри, отблеск!
Действительно, почти точно на севере на фоне темного неба был виден свет. Казалось, что где-то высоко-высоко в горах, километров за пятнадцать-двадцать, на вершине хребта горит большой костер.
Свет был виден минут двадцать, а потом исчез. Радостные стояли мы, ожидая, не покажется ли снова, но нет, мы ждали напрасно.
- Что же ты болтал, что видел свет на западе,- накинулся Димка на Кара-бая.- Он же, видишь, где? На севере, точно на севере.
Но Кара-бай равнодушно, пожав плечами, сказал:
- А я видел на западе, и повыше на небе, и не такой свет.
В это же утро, десятого сентября, мы сняли лагерь и пошли на север. Ушли и пограничники, им ничего не удалось обнаружить. Вечером следующего дня наш лагерь был разбит уже на Сюттатыр-сае.
Поиски продолжались и здесь. Археологи обнаружили две стоянки первобытных людей, но здесь первобытный человек обрабатывал не обсидиан, а доломит, филит, даже горный хрусталь.
Несколько раз появлялись у нас колхозники с Тахта-рабата, они привозили молоко, айран. Хотели, видимо, помочь. Но даже охотники, бывшие не раз в этих местах, не могли сообщить ничего интересного.
Мы же с Димкой день за днем обшаривали склоны хребта, стараясь не пропустить ни один камень, ни одну щелку. Мы знали точно направление из той точки, с которой мы видели свет, но в том дьявольском переплетении хребтов, в который упирался наш азимут, разобраться было чертовски трудно.
Шел сентябрь, с каждым днем становилось все холоднее. Ведь это был Памир, высокогорья, по ночам уже всегда был мороз и у того ключа, где мы разбили лагерь, пожелтела трава, и каждую ночь замерзали лужицы.
Не успели мы разбить лагерь на Сюттатыр-сае, как появился Сатанда. Он поправился, был опять прежним. Опять он выстаивал свои намазы с каменным лицом фанатика, забывающего все на свете. Опять был строг, и нашего Кара-бая, как-то раз хлебнувшего чуть-чуть, так пугнул, что тот несколько дней ходил как потерянный.
Сережа привозил нам продукты и опять ехал на базу. Мы питались сносно, но он сам из экономии форменным образом голодал. Он ел только хлеб да лук.
Через несколько дней в нашем лагере появился опять корреспондент. Димка, первый определивший специальность вновь прибывшего, сказал Кире:
- Кирка, сматывайся, сейчас снимать будут!
Корреспондент пробыл в лагере шесть дней и был записан в книгу 'жалобных предложений', несмотря на то, что предложений не делал. В той графе, где в книге стояло: 'когда сделал предложение' Димка написал: 'Был совершенно готов, но предложения не делал, так как я показал ему книгу за несколько минут до объяснения, и он, убоявшись сраму, ретировался'.
В самом конце сентября с Сережей в лагерь прибыл молодой парень в красноармейской форме. Был он высокий, плечистый и даже, пожалуй, красивый. Он бодро представился нам по фамилии и сел обедать. Пришли опоздавшие археологи, грязные и усталые. Кира плюхнулась на кошму, взяла свою чашку с супом, съела несколько ложек и вдруг, неожиданно разинув рот, просияла:
- Костя... ты?! - тихо и радостно сказала она.
Прибывший оказался Кириным женихом. Вечером влюбленные гуляли вместе. Весь следующий день жених провел на раскопках с Кирой. На третий день Костя не выдержал и вернулся среди дня в лагерь, лежал в палатке, читал. Вечером он был душой
