поодаль. По команде забрасывали траншею гранатами. Немцы падали. Группа захвата прыгала в траншею, хватала «языка». Мы по краям стреляем вдоль траншеи, не даем немцам подойти. Группа захвата с немцем бегом выходит из зоны поражения гранатами. Мы прикрываем огнем и тоже отходим.
Нейтральную зону тоже надо проскочить в максимально короткий срок. Она вся пристреляна артиллерией, которая быстро открывает огонь.
Чтобы немца не тащить, делали просто. Петлю на шею, чтобы не кричал (кляп — это глупость, сделай кляп, так он будет мычать так, что за три километра услышат), и перочинным ножом в зад. Кольнул его — он тебя обгонит. Два-три раза кольнул, он уже в нашей траншее. Ну, придет этот немец, начинает жаловаться, показывает, что у него зад в крови. Ну и что?! Надо было идти — и зад был бы цел, и крови бы не было. А так попробуй его тащить?! И потом, немцев по сорок килограмм не было — они все здоровые.
Самое обидное, если при отходе убивало «языка». Когда из нас кто-то погибнет, не так страдали, как страдали, когда теряли «языка». Ведь что такое потерять «языка»? Это целая проблема! Надо по новой идти! Куда идти? В этом месте нас уже ждут. Другое место пойди найди. Свои тоже начинают: «Да как же так?! Как же вы его упустили?!»
— Какой национальный состав был в дивизии?
— Во взводе было человек 10–12 литовцев, а остальные — русские. После тяжелейших боев на Орловщине, где от дивизии практически ничего не осталось, пополнение было русское. Не меньше 50% стало русских. Когда вошли в Литву, то тут опять стали пополняться литовцами.
Я нисколько не жалею, что воевал в этой дивизии. Дисциплина в ней была железная. Всякое было — и наступали, и отступали, но в целом не помню, чтобы были дезертиры или перебежчики. Был один случай, когда к немцам убежал телефонист — и все. Не помню, чтобы в спину стреляли. Даже в Литве, когда набрали литовцев, новобранцев. Они хорошо влились в состав дивизии, растворились по ротам, батальонам.
Ко мне лично отношение было очень хорошим. Я учил литовский, поскольку обращаться к старшим офицерам нужно было по-литовски — многие не знали русского языка. Те солдаты, что приходили на пополнение в Литве, тоже не знали русского языка. Через три месяца я уже знал все команды, а через год я владел литовским языком так, что никто не догадывался, что я русский. Тем более я и волосы стриг под литовцев.
— Кто командовал полком?
— Первого командира я не помню. Потом был Федор Константинович Лысенко. Он был такой… мужичок, совершенно неинтеллигентный — мог и матом запустить, но очень толковый и храбрый. Никогда не ходил пригнувшись. Когда Виленский стал начальником штаба, он ему говорил: «Что ты ходишь буквой „г“?! Ходи прямо!» Виленский на это обижался: «Я не дурак: и вам не советую ходить в открытую. Пуля — дура». Погиб он потому, что постоянно был с пехотой, впереди…
Так вот, под конец войны по его приказу полк перешел к ночным действиям. Допустим, брали небольшой городок Науместис. Населения в нем, может, тысяч 10–20, но все-таки город. Обороняла его немецкая танковая часть. Он нам приказал ночью заползти в тыл к немцам и поднять панику. Короткая артподготовка (вот тут нам досталось, когда «катюша» начала стрелять. Попадали в колеи от танковых гусениц и все выползли живые), и полк броском атакует с фронта. Взяли город, потеряв всего около сотни человек. Захватили шестнадцать танков!
Когда погиб Лысенко, Вольф Виленский принял полк. Он продолжил дело Лысенко.
Клайпеду тоже брали ночью. С моря город атаковал дивизион торпедных катеров, а мы с суши в 4 утра. Взяли город практически без потерь. Матросы с катеров сначала относились к нам с презрением — вшивота, а потом мы с ними подружились. У нас был обмен: мы им — трофеи, а они нам из Ленинграда «горючее» и хорошую закуску.
— Говорят, что 249-й полк считался чисто еврейским?
— Еврейским был первый батальон Виленского. Он хитрый был. Всех смелых, шустрых евреев подбирал.
И у него в батальоне было примерно 70% евреев и 30% русских и литовцев. Роты у него возглавляли евреи. Я помню командира 9-й роты капитана Гроссмана. В полку его рота была самая боевая. Все особые задания, прорывы и переправы поручали только ей. Виленский старался, видимо, чтобы Гроссману дали Героя, но не получилось. Хотя Гроссман имел четыре ордена.
Не обходилось и без стычек. Как-то раз мы ходили в разведку через Гроссмана. Сказали, что мы уползаем, не спать, потому что будем возвращаться под утро. Говорит: «Идите, не бойтесь». Когда возвращались, по нам открыли огонь… Хорошо, что никого не зацепило. Мы ему сказали, что в следующий раз за такое просто убьем. Потом он уже сам ждал в окопах, пока мы придем.
Второй раз Виленский приказал мне провести разведку боем. Говорит: «Гроссман легко ранен, ты поведешь роту». Что такое разведка боем? Пехота атакует, а мы под шумок хватаем «языка» и отходим. Мы это дело не любили. Потому что разведка боем всегда с потерями и среди пехотинцев, и среди нас. Поэтому я сказал, что людей Гроссмана я не поведу. Почему я должен нести ответственность за них? Гроссман на меня: «Я тебя расстреляю!» — «Ты не сделаешь этого. А если меня расстреляешь, через полчаса тебя не будет. Давай по-хорошему будем договариваться».
Вообще, евреи воевали нормально: к немцам никто не бегал, в плен им попадать тоже нельзя. Конечно, они головастые, хитрые, берегли себя и старались беречь солдат. Но все самые опасные поручения все равно давались русским. Не то чтобы берегли евреев, нет, не из-за этого. Русские смелее были. Эти были поумнее, а русские посмелее. Меньше за жизнь держались.
— Почему вы ушли из полковой разведки?
— Поссорились. Федотов повел группу за «языком». Впереди полз Казаков, я — за ним. То ли он испугался, то ли что… Не знаю. Немцы не стреляли. Он повернулся и громко шепнул: «Атас!» Я повторил его команду. Все развернулись, обратно поползли. Когда выползли, спустились в траншею, стали разбираться. Казаков говорит: «Ты не правильно меня понял». Я говорю: «Давай не ври». Операция была сорвана. Командир полка втык сделал, да и самим было неприятно, что так все получилось. Когда нас стали обвинять во всех смертных грехах, я ушел в дивизионную разведку. Сначала хотел в 167-й полк уйти. Там очень хорошая была полковая разведка, и ребят я хорошо знал, но Скопас переманил. Мы с ним подружились еще до моего перехода.
В разведроте поставили на учет. Позвонили в штаб полка, сказали, что такой-то теперь здесь. Все. Какая разница, с кем ползать? В дивизионной разведке приняли меня хорошо. Кстати, в роте было не менее 50% евреев. Ребята хорошие, обстрелянные, со знанием немецкого языка. Со Скопасом мы почти до конца войны ходили вместе на операции. Хороший, толковый парень, смелый, талантливый. Уж если с ним пойдешь, то в спину никто не выстрелит. Он, конечно, щупленький, так что, если бы мне пришлось его тащить, мне было бы легче, чем ему. У нас какой был порядок: в случае ранения он за меня отвечает, а я за него. Мы же никогда своих не бросали. Даже погибших вытаскивали — сами должны похоронить, по- человечески. Такой был закон у разведчиков. Слава богу, нам не пришлось друг друга тащить.
— Как погиб командир роты Барабаш?
— Я в то время еще в полковой разведке воевал. Капитан Барабаш был талантливый, смелый, очень уважаемый офицер. Но немножко такой: «Вперед!» Говорили, что он сидел, потом был отправлен в штрафной батальон и уже оттуда прибыл в дивизию и возглавил разведроту. Погиб по своей дурости и ребят положил… Двенадцать человек тогда погибло.
Дивизия шла в наступление. Они, конечно, шли первыми. Заметили в лесу немецкий обоз. Он приказал снять пилотки — и вперед! А там траншея 1941 года заросшая, а в ней батальон немцев… Их в упор из пулемета и положили. А если бы шли нормально, как разведчики. Залегли, проверили, остановили дивизию. Подползли, узнали…
Жена его не могла поверить, что он погиб. Говорила: «Это не тот человек, которого можно убить».
