Капитан повернулся к нему:
– Прошу не мешать! Речь здесь идет о государственном преступлении!
Во! Я чуть не лопнул от гордости. Говорил я им, говорил – шпионаж! Я страшно удивился, почему Степка не обрадовался. Он швырнул свою винтовку на кровать и сказал тихим, отчаянным голосом:
– Сурен Давидович… Вон он, – Степка ткнул пальцем прямо в Рубченко, – он тоже хватался за сердце перед пеньком. Он – «Пятиугольник двести». Я видел.
Мы замерли. Мы просто остолбенели. Представляете? И капитан сидел неподвижно, глядя на Степку. Сурен Давидович прохрипел:
– Остапович, как это может быть?
Но капитан молчал. А Степка вдруг прикрыл глаза и откинулся к стене. Тогда Рубченко выставил подбородок и ответил:
– Объясню без свидетелей. Государственная тайна! – и опять уставился на Степана.
Он смотрел сурово, словно ожидая, что Степка должен отречься от своих слов. Но где там! Степка вскочил и выкрикнул:
– Объясняйте при нас!
Сур прохрипел снова:
– Остапович, как это может быть?
– Пустяки, пустяки, – ответил Рубченко и живо завозился руками у себя на груди. – Ничего не может быть…
Поперек комнаты ширкнуло прозрачное пламя, щелкнула винтовка. Я ничего не понял еще, а капитан Рубченко уже падал со стула. Сурен Давидович смотрел на него, сжимая винтовку, и из стены, из громадной черной дыры сыпался шлак. Дыра была рядом с головой Сура.
Несчастье
Говорю вам, мы ничего не поняли. Мы будто остолбенели. В косом столбе солнечного света блеснул седой ежик на голове Павла Остаповича, – капитан падал головой вперед, медленно-медленно, в полной тишине. Только шуршал черный шлак, осыпая белую клеенку на тумбочке Степка еще стоял с поднятой рукой – так быстро все произошло. Я еще без страха, будто во сне, смотрел, как капитан грудью и лицом опустился на половицы, как из-под его груди снова ширкнуло пламя, ударило под кровать, и оттуда сразу повалил дым. Потом Сур вскрикнул: «Остапович!» – и попытался поднять капитана, а Степка неуверенно взял графин и стал плескать под койку, откуда шел дым. Я очнулся, когда Верка закричал и закатил глаза.
Мне пришлось вытащить его в коридор. Он перестал кричать и вцепился в меня. У меня до сих пор синяки – так он крепко ухватился за мои руки. Я сказал Верке:
– Сейчас же прекрати истерику! Надо помогать Сурену Давидовичу. А еще гвардеец…
Он немного ослабил руки. Кивнул.
– Ты, может, домой побежишь? – спросил я.
– Я буду помогать, – сказал Верка.
– Нет, уходи домой, – сказал я, но это были пустые слова.
Верка по-детски, с перерывами, вздохнул и пошел за мной.
В кладовой остро пахло дымом. Павел Остапович лежал на кровати. Сур стоял над ним и жалобно говорил по-армянски, ударяя себя по лбу кулаками. Он совсем задыхался. Мрачный, но нисколько не испуганный Степка стоял набычившись я не смотрел в ту сторону.
Я прошептал:
– Степ, как это получилось? Он умер?
Степка дернул плечом. Я понял: умер. Но я все еще думал о случайном выстреле. Как же Сур, такой опытный стрелок, мог случайно выстрелить, доставая патрон из ствола?
Тогда Степка сказал:
– Смотри, – и показал куда-то вбок.
Я не мог отвести глаз от Сура и не понимал, куда Степка показывает. Он за плечи повернул меня к столу.
Там лежал поразительный предмет. Он был ни на что не похож. С первого взгляда он смахивал на стальную палку, но стоило секунду приглядеться, чтобы понять – эта штука не стальная, и даже не металлическая, и не папка уж наверняка. Даже не круглая. Овальная? Нет, бугристая, будто ее мяли пальцами. Зеленовато-блестящая. На одном конце был черный, очень блестящий кристалл, а у другого конца выступали две пластинки вроде двух плавников. Несколько секунд я думал, что это сушеный кальмар – пластинки были похожи на хвост кальмара или каракатицы. В длину штука имела сантиметров тридцать.
– Видел? Это бластер, – прошептал Степа.
У меня совсем ослабели ноги. Бластер! В некоторых фантастических рассказах так называются ружья, стреляющие антиматерией, или лучевые. В рассказах, понимаете? Но мы-то были не в рассказе, а в доме три по улице Героев Революции, в подвальном этаже, переделанном под тир. И здесь, на столе оружейной кладовой, вдруг оказался бластер, который принес под пиджаком капитан Рубченко, заместитель начальника милиции.
Я поверил сразу – бластер настоящий. Степка прав. В косом свете бластер отливал то зеленым, то серым, волчьим цветом. Он был абсолютно ни на что не похож. Теперь я понял, что за пламя ширкало, почему в бетонной стене выжжено углубление размером с голову и, главное, почему выстрелил Сурен Давидович.
Я держался за край стола. Ох, слишком многое случилось за одно утро, и конца событий не было видно!
Шнурок
И еще оставалось тело Рубченко на кровати.
Мне было страшно заговорить, взять в руки бластер, взглянуть на Сурена Давидовича. Степка же был не таков. Он потрогал бластер и сказал нарочито громко:
– Совершенно холодный!
Сур услышал и обернулся. Ох, вспомню я эту картину… Как он смотрит коричневыми, яростными глазами на разорение, на дрожащего Верку, на винтовки, валяющиеся в лужах, и на бластер… Он посмотрел и внезапно заметался, открыл железный шкаф с оружием и быстро-быстро стал запихивать в него винтовки. Потянулся к бластеру – Степка перехватил его руку.
– Это спуск, Сурен Давидович, эти вот крылышки.
Сур начал крепко тереть виски. Тер со злостью, долго. Потом проговорил:
– Конечно, спуск. Вот именно… Где шнурок?
Степка показал пальцем – на полу, а я поднял. Черный шнурок от ботинок, вернее, два шнурка, связанных вместе. Все четыре наконечника были целы, торчали на узлах.
– Понимаю, – сказал Сур. – Брезгуешь… – Принял у меня шнурок, положил в шкаф. – Напрасно все-таки брезгуешь, Степан.
– Он предатель, – сказал Степка, показывая на Рубченко, – а вы его жалеете!
Я вздрогнул – рядом со мною закричал Верка:
– Врешь! Дядя Павел – папин друг, а не предатель, врешь!
– Так, мой мальчик… Степан, слушай меня: если Павел Рубченко – предатель, то и я предатель. Таких людей, как он… – Сур закашлялся. – Он не только честный воин. Не только храбрый и добрый человек. На моих глазах он двадцать лет проработал в милиции. И на фронте. И всегда был настоящим рыцарем…
Степка молчал. Трудно было не согласиться – такой человек на виду, как в стеклянной будке. Зато Сур очнулся от своего отчаяния и продолжал говорить:
– Мы потеряли много времени… Необходим врач. Кто позвонит в «Скорую помощь»? Ты, Лешик? Придержите дверь. – Он осторожно поднял бластер и перенес в шкаф. Запер на два оборота. – Ах, Остапович!.. Ах, Остапович!.. Лучше бы… – Он осекся.
Я знал почему. Он сто раз дал бы себя сжечь этим бластером, лишь бы не стрелять в друга. Он выстрелил, спасая нас.
И, посмотрев на нас, он подобрался, тряхнул головой, стал по виду прежним, даже погладил Верку, как всегда, от носа к затылку.
