— Потому что иначе не могу. Я вообще не привык просить. И никогда ничего не прошу. А сейчас мне очень нужна ваша помощь. Идти мне больше не к кому. — Алексей склонил голову, уперся подбородком в сжатые кулаки и умолк.
Молчал и Грачев. Он внимательно смотрел на Алексея, стараясь понять, что происходит с этим крепким парнем. И еще подумал: Пермяков с пустыми руками не уйдет. Не будешь же его выгонять. Но сначала надо узнать, что все-таки с ним стряслось, ведь он явно не в себе, не похож на того, прежнего Пермякова.
— Ну что, так и будем сидеть? — спросил Грачев, но Алексей не шевельнулся, сидел все в той же позе; на его лбу сгустились морщины, вздулась у виска жилка. — Ладно! — хлопнув ладонью по лежавшей на столе папке, сказал Грачев. — Давай свое заявление. — И когда Алексей протянул небольшой листок бумаги, положил его в папку. — Только не думай, что уже все решено. Каждое заявление будет тщательно разбираться. Для того чтобы стать бойцом добровольческого корпуса, нужно еще решение парткома. Ясно?
— Спасибо! — сказал Алексей и встал.
В его глазах, которые были теперь широко открыты и смотрели прямо, Грачев увидел затаившуюся боль.
— Не хочешь рассказывать, не надо. Значит, не доверяешь.
— Аркадий Петрович…
— Без эмоций, мне все ясно.
— Аркадий Петрович, большое вам спасибо! Доверие ваше оправдаю. Постараюсь оправдать.
— Это мне тоже ясно. Пока продолжай оправдывать здесь.
Алексей не знал, что Грачев, оставшись один, тотчас снял трубку и позвонил Дробину. Он получил исчерпывающую информацию обо всем, что произошло в последние дни с Алексеем Пермяковым.
— Тогда понятно, — заключил разговор Грачев и, вновь раскрыв папку, размашисто написал на заявлении Алексея свою рекомендацию.
Круглов встретил Алексея возле стола разметки, обменялся с ним несколькими малозначащими фразами и попросил заглянуть к нему — в конторку. И вот Алексей сидел у начальника участка, ждал, пока тот закончит подписывать наряды. Наконец эта работа была закончена, а Круглов молчал. По его лицу, на котором появлялись и исчезали желваки, можно было понять, что он нервничает. Несколько раз Круглов разжимал губы, но заговорил только теперь:
— Вот какое дело, Алексей. О твоем заявлении в партком слыхал. Это что — твердо?
Напряженный взгляд Круглова вынести было нелегко.
— Твердо, Петр Васильевич, — ответил Алексей. — Так надо.
— Но ведь ты знаешь, в какое положение ставишь нас. Весь участок, цех! Кто будет работать? Да и не хочу я никого другого.
Теперь молчал Алексей.
— Слушай, дорогой мой человек, — снова заговорил Круглов. — Еще не поздно все перекроить. Задачи у нас тут, поверь, ничуть не меньше. Здесь тот же фронт!
— Ну, Петр Васильевич, знаешь что!.. — Алексей встал, давая понять, что разговор окончен.
— А ты сядь, сядь, — Круглов положил руки да плечи Алексея. — Успокойся. — Он приподнял стекло, лежавшее на письменном столе, вытянул из-под него газетную вырезку, распрямил ее. — На-ко, почитай. Тут оно в самую точку сказано. Специально для таких, как ты, храню.
Алексей побежал глазами по статье: «Из поколения в поколение будет передаваться слава как о тех, кто в годину грозных испытаний защищал Советскую Родину с оружием в руках, так и о тех, кто ковал это оружие, кто строил танки и самолеты, кто варил сталь для снарядов, кто своими трудовыми подвигами был достоин воинской доблести бойцов».
Дальше Круглов, стоя за спиной Алексея, прочитал вслух:
— «Наши дети и внуки с бла-го-го-вением будут вспоминать о героях труда наших дней, как о героях великой освободительной отечественной войны». Надеюсь, дошло? Это «Правда», между прочим, так пишет. О нас пишет. Ты ведь, Алексей Андреевич, и есть самый настоящий герой отечественной войны!..
Глядя на задумавшегося Алексея, Круглов еще раз с надеждой спросил:
— Ну как? Остаешься?..
— Не могу, — тихим голосом ответил Алексей.
Разговор с братом об уходе с завода Алексей научал через несколько дней. Владимир не стал высказывать сомнений: решил, значит, решил. Пермяковы никогда не плелись в хвосте событий. Только, конечно, он, Алексей, был и здесь очень нужным бойцом.
— Да… — вздохнув, закончил Владимир. — Наверное, не суждено нам подолгу быть вместе. То я мотаюсь черт знает где, то вот теперь — ты. Признаться, я и сам чувствую себя довольно противно. Сижу здесь, как неприкаянный, и от меня никому никакой пользы.
На гимнастерке Владимира, очень невоинственно сидевшей на худых плечах, красовались теперь погоны старшего лейтенанта. Их совсем недавно ввели в армии, из которой Владимир еще не был окончательно списан.
Он ходил по комнате уже без палочки, не хромал, как прежде, и беспрестанно курил одну папиросу за другой. Алексей понимал, что это от волнения, беспокойства за своего брата, хотя Владимир ничем больше не выдавал своего состояния. Наоборот, говорил он спокойно, уверенно, подбадривая Алексея и, возможно, заодно успокаивая этим себя.
— Ход войны теперь в наших руках, не то что было раньше, когда начинал я. Триумфальный марш тебя, понятно, не ждет, однако воевать стало веселее. И, между прочим, ты сам этому помог. В том, что фашисты потеряли под Сталинградом три тысячи самолетов, есть и твоя заслуга. Твоя и твоих друзей по заводу. — Владимир остановился посреди комнаты и посмотрел на Алексея. — А когда ты получишь окончательный ответ?
— Уже получил.
— Отпустили?
— Рекомендовали решением парткома. Месяц доработаю, и все.
— Надо же… — протянул Владимир. — Твоя настойчивость одержала верх и тут. Ну что же, как говорят, с богом! Авось дойдешь до Берлина.
У входной двери послышались дробные звонки, и Владимир пошел открывать. Алексей понял, что это Юра: никто другой с такой озорной удалью не звонил.
Резкий, надтреснутый голос Юры донесся до Алексея еще из сеней:
— Привет, Пермяков-старший! А ну покажи мне, где здесь Аника-воин? — Войдя в комнату, он откинул воротник полупальто, сорвал с шеи цветастое кашне и бросил его на диван. — Вот он где, герой-самозванец! Рассказывай, — садясь на стул, сказал Юра, — как это в твоей гениальной башке созрела такая идея? Ему, видите ли, мало геройских подвигов здесь, — продолжал Юра, обращаясь к Владимиру, — так он еще решил увенчать себя лаврами Марса.
— Ты чего на него напустился? — спросил Владимир. — Человеку, можно сказать, оказана честь. Ты знаешь, какой там идет отбор?
— Все знаю и все понимаю! — не унимался Юра. — Но с другом своим расставаться не хочу. И в какое время! Когда прорвана блокада Ленинграда. Когда окончательно расчехвостили эту шпану под Сталинградом вместе с их паршивым генерал-фельдмаршалом. Да у нас в театре, если хочешь злать, все плачут от радости. Празднуют победу, а он…
— До победы еще надо пройти не один Сталинград, — урезонил Владимир.
— Но все равно, Алексей! Есть ли смысл уходить сейчас?
— Можно подумать, что сейчас не нужны солдаты, — нехотя отозвался Алексей. — Сейчас, когда погибли миллионы…
— А я совсем не хочу, чтобы среди них оказался ты. Ты — мой лучший друг, талантище… добрая душа, понимающая искусство! В тебе же, дурная голова, заложены бесценные богатства духа! И чтобы все это ушло в тартарары?..
