прекрасны при всем ужасе своего положения. Они заглушают его своей красотой. У него не так, как у Микеля-Анжела, у которого тело только служило для того, чтобы показать одну силу души, ее страдания, ее вопль, ее грозные явления, у которого пластика погибала, контуры человека приобретали исполинский размер, потому что служили только одеждою мысли, эмблемою, у которого являлся не человек, но только его страсти. Напротив того, у Брюллова является человек для того, чтобы показать всю красоту свою…
Нет ни одной фигуры у него, которая бы не дышала красотой, где бы человек не был прекрасен…
Он представил человека как можно прекраснее…»
11 июня 1836 года в Академии художеств происходило великое торжество. Здесь чествовали вернувшегося на родину Карла Павловича Брюллова. В три часа пополудни прославленный живописец в сопровождении президента Оленина и вице-президента графа Толстого вступил в круглый зал академии, где его дожидались профессора, художники и почетные гости.
Конференц-секретарь академии Василий Иванович Григорович обратился к Брюллову с приветственной речью:
— Вам не новы приемы торжественные, похвалы восторженные. Дань таланту истинному есть дань справедливости. Но здесь вы найдете русское радушие, привет и чувства родственные. Вы наш по всему: как русский, как питомец, как художник, как сочлен, как товарищ.
Принимаем вас с распростертыми объятиями. Обнимите друзей ваших и с тем вместе почитателей искренних вашего великого таланта. День нынешний, прекраснейший для вас и для нас, да будет залогом любви, согласия и единодушного стремления всех художников русских к единственной цели: совершенству во славу отечества и к преуспеянию русской художественной школы.
Бывшие наставники Брюллова заключили его в свои объятия, по-русски с ним расцеловались, а остальные художники и званые гости горячо приветствовали славного соотечественника, вернувшегося на родину из чужих краев после четырнадцати лет отсутствия.
Брюллова провели из круглого зала в Античную галерею. Здесь, по обеим сторонам зала, дожидались знаменитого художника, выстроившись в шеренги, академисты.
Как только двери открылись и в них появился Брюллов, грянул оркестр, составленный из воспитанников. Молодой архитектор пенсионер Александр Кудинов в сопровождении хора спел стансы в честь Брюллова, которые сочинил воспитанник Петр Норев.
Глаза академистов были устремлены на Брюллова, в них сияли безмерный восторг и благоговение, они ловили каждое его движение, жадно рассматривали художника. А он безмолвно стоял, потрясенный…
Много торжеств устраивалось в его честь в чужих краях я уже здесь, на Родине — по пути в Петербург — в Одессе и Москве. Но ни разу во время этих торжественных приемов и праздников сердце его так еще не билось и такой восторг не овладевал его душою, как в эти минуты, когда он стоял, слепка наклонив голову, со счастливой улыбкой на устах.
Он слушал музыку и пение, блаженно упиваясь звуками, и думал о тех давних временах, когда сам бегал здесь академистом.
Когда окончилось пение, раздались громкие единодушные клики:
— Ура!.. Да здравствует Брюллов!
Эти здравицы сопровождали Брюллова на всем пути из Античной галереи через анфиладу празднично убранных академических залов.
Когда процессия приблизилась к угловому залу, оркестр встретил ее звуками марша.
Но вот шумная толпа художников переступила порог, и мгновенно наступила торжественная тишина — прямо против двери во всю ширину стены помещалась картина…
Брюллов стал перед своим творением, встретившись с ним теперь в стенах воспитавшей его академии, в кругу своих старых наставников и многочисленных поклонников его таланта.
А они благоговейно взирали то на художника, то на его поистине великое творение, прославившее русское искусство на всю Европу.
Тут же перед картиной в прилегающей комнате были накрыты столы. Во время обеда произнесено было множество тостов. В заключение присутствующие решили провести подписку добровольных пожертвований в пользу нуждающихся вдов и сирот художников, вышедших из стен петербургской Академии художеств.
Брюллов объявил, что напишет картину и отдаст ее разыграть в лотерею в пользу вдов и сирот. Эта щедрость художника вызвала новый взрыв всеобщего восторга. Гости вскочили из-за стола, подняли Брюллова на руках и торжественно понесли к картине «Последний день Помпеи».
Затем из цветов и лавров, украшавших стол, сплели венок и увенчали им художника. Но Брюллов снял венок и возложил его на своего учителя — старого академического профессора Андрея Ивановича Иванова.
Профессора Иванова незадолго до этого уволили из Академии художеств по приказу Николая I. Своим поступком Брюллов показал, что он не намерен считаться с мнением царя и отдает дань неизменного уважения своему профессору, бывшему для него самым лучшим и просвещенным наставником.
НОВЫЙ ЗАМЫСЕЛ ХУДОЖНИКА
Карла Павловича Брюллова назначили профессором Академии художеств. Ему отвели просторную квартиру при академии. Все осаждали Брюллова, каждый искал знакомства с ним, а собиратели художественных коллекций готовы были платить любые деньги, чтобы завладеть хоть каким-нибудь его рисунком. Но он покинул Петербург и отправился в древний Псков собирать материалы для нового произведения.
Долгие годы художник мечтал написать картину из отечественной истории. О такой картине Брюллов грезил еще в Италии. Год назад, еще по пути на родину — в Греции — он много работал над историческими темами. Его вдохновила героическая страна, сбросившая недавно турецкое иго. Брюллов создал образы греческих патриотов. С большим волнением он запечатлел облик Федора Колокотрониса — одного из вождей восстания. Те часы, когда Брюллов создавал портрет этого 65?летнего героя, были полны для него высокого значения. Федор Колокотронис рассказывал русскому художнику о героической Греции, о боевых отрядах мужественных клефтов, о том, как за свободу Греции отдал свою жизнь великий английский поэт Джордж Ноэл Гордон Байрон.
В свою очередь Брюллов поведал старому греку о Пушкине и прочитал ему стихи русского поэта:
В тот день, когда был окончен портрет Колокотрониса, художник читал, как повелось у него в последнее время, «Историю государства Российского» Карамзина. Рассказ историка о том, как польский король Баторий потерпел поражение под стенами Пскова, так воодушевил Брюллова, что у него возникла мысль написать на эту тему большую картину. Тут же он принялся за сочинение первого эскиза на оборотной стороне портрета Колокотрониса. Через короткое время появился набросок.
Этот замысел всецело завладел воображением Брюллова. Он был счастлив, что наконец-то приступит к картине, которая возвеличит подвиг русских людей в борьбе против иноземных захватчиков. Свою будущую картину он решил назвать «Осада Пскова». Художник был твердо уверен, что «Осада Пскова» затмит «Последний день Помпеи». С этого дня Брюллов уже не расставался со своим замыслом.
По пути в Петербург, в Москве, он познакомился и подружился с приехавшим туда на время Пушкиным. В беседах с поэтом самое важное место занимали разговоры о том, что писать из русской истории. Когда
