При встрече с ним, а таких встреч при работе на одном отряде было по сто на день, у Дианы слабели ноги и, гулко, как бочку, бухало в груди сердце. Даже его запах, запах дорогого одеколона, морской соли и разогретой солнцем, влажной кожи, действовал на нее, как валерианка на кошку.
Через неделю таких мучений у Дианы было полное впечатление, что она влюблена по уши. Они по долгу беседовали после отбоя в отрядном холле на этаже, и Диана изо всех сил напрягала ноги, чтобы не была видна дрожь в коленях. Ночью она убеждала себя, что все это глупости, и ничего особенного в нем нет, а все его рассказы о студенческой вольнице в Харькове отдают пошлятиной и на удивление банальны (что было совершенно верно), а сам он — ничего из себя не представляющий преподаватель истории в Чугуевской средней школе. Стареющий (что было в корне не верно) сатир, охотник на молодых доверчивых девственниц.
Но дни шли за днями, на Диану никто не охотился. И пользоваться ее несуществующей доверчивостью, почему-то, никто не собирался. Создавшееся положение вещей ее папа бы назвал патовым, а сама Диана называла проще — глупым. Постоянная бессонница измотала ее до крайности, и она все чаще обращалась к помощи рук, чтобы хоть как-то разрядится, что раньше делала лишь, в крайнем случае.
На двадцатый день лагерной смены, ее терпению настал конец, и, придумав тысячу причин и крайне убедительных поводов для совершения глупости, она пошла в его комнату преисполненная, с одной стороны, благородным негодованием на саму себя, а, с другой стороны — твердым намерением отдаться.
Случившееся в дальнейшем, можно считать счастливым случаем. Или фарсовой ситуацией, смотря с какой стороны на все это смотреть. Во всяком случае, Костя смеялся до слез над ее рассказом, говоря, что чистота намерений и свежесть чувств оправдывает глупость действий.
Решительно и, естественно, без стука распахнув Сашину дверь, Диана остолбенела от зрелища, открывшегося перед ней. Божественный Саша, великолепный Саша, неотразимый Саша — лежал на кровати, озаренный эротичным, бело-голубым лунным светом. А на нем, широко раскинув бескрайнюю, как альпийский луг, задницу, восседала воспитательница третьего отряда, Виктория Виленовна, вся в многочисленных складочках, похожая на скульптуру китайского божка или, что было более близко к истине — на раскормленного шарпея. Она медленно повернула к Диане свое широкое лицо, с невидящими, подкатившимися вверх глазами, и, неестественно тонким голосом, взвизгнула на грани слышимости. Герой из Чугуева, с ямочками на щеках, просто смотрел на Диану, разинув рот.
Диана сделала полшага назад и, аккуратно закрыв дверь, пошла в свою комнату. Спустя пятнадцать минут, она вытерла слезы и хохотала до рези в мышцах живота, а когда разум окончательно восторжествовал, уснула, спокойно и без сновидений.
На следующий день она уже смотрела на своего бывшего кумира другими глазами и благополучно уехала домой, выбросив из памяти двадцать дней непреодолимого влечения, как ребенок выбрасывает скомканный бумажный самолетик. И хотя физиологически она оставалась девушкой, именно тогда, в свете электрической луны, она впервые почувствовала себя женщиной. А осенью 1983 года она повстречала Костю.
— Доброе утро, Диана Сергеевна! — поздоровался Лукьяненко, широко улыбаясь. — Прекрасное место, прекрасный дом!
— Доброе утро, Олег Трофимович! Чем обязана? — Диана стояла в дверном проеме и боролась с желанием здесь же, на пороге, беседу и закончить. Стоявший перед ней человек вызывал у нее идиосинкразию, которую она с трудом скрывала.
— Прошу прощения, я хотел бы переговорить с Константином Николаевичем. Он уже проснулся?
Волкодавы молча стояли за его спиной, на нижней ступеньке. Здороваться было ниже их достоинства. Или выше, смотря как посмотреть.
— Муж сегодня улетел в Германию, — сказала Диана нахмурившись. — Странно, что вы об этом не знаете. Будет в среду вечером.
— Ничего удивительного, Диана Сергеевна. Я сам вернулся из командировки только вчера поздно вечером. Впрочем, это особой роли не играет… А с Вами мы могли бы переговорить? Поверьте, разговор у меня очень серьезный.
— Проходите, — Диана отступила в сторону, давая возможность пройти Лукьяненко и его свите. Хорошие манеры таки возобладали. — Хотите чаю?
Марк с Дашкой играли в верхнем холле. Судя по звуку, Дашка разъезжала на своем трехколесном велосипеде, а Марк включил видеоигру.
— Присаживайтесь.
— Спасибо, Диана Сергеевна. И от чая тоже не откажусь.
— А ваши, — Диана поискала в памяти более ли менее приличное слово, и с облегчением его нашла, — коллеги?
— Нет, нет, не утруждайте себя. Они сейчас на службе, им не положено.
— Чушь, какая, — подумала она, — я же не водку им предлагаю, в самом деле.
Но в ответ только пожала плечами, недоуменно.
Чайник был еще горячий. Она достала из буфета вазочку с печеньем, заварила две чашки фруктового «пиквика», и, расставив все на сервированном столе, вкатила его в гостиную.
Лукьяненко сидел в кресле, аккуратно сдвинув колени, похожий на школьника-переростка в гостях у молодой учительницы. Свита, слегка теснясь, расположилась на угловом диванчике, у входа в прихожую.
— Слушаю вас, Олег Трофимович, — сказала Диана, пригубив чаю, и вновь поставив чашку на блюдечко. — О чем у нас с вами разговор?
— Что ж вы так торопитесь, — он опять улыбнулся и, на этот раз, посмотрел ей прямо в глаза. — Разговор у нас не очень приятный…
— Тем более, — отрезала Диана. — Это не удовольствие, чтобы его растягивать.
— Ну, что ж, — он откинулся в кресле, устраиваясь поудобнее. — Воля ваша. Давайте не растягивать. Дело в том, Диана Сергеевна, что вам, вашим детям и вашему мужу, глубокоуважаемому Константину Николаевичу, в случае неудачного стечения обстоятельств, не пережить следующие сорок восемь часов.
В первый момент Диана обомлела, но потом, вспомнив Костины слова об игре в солдатики, засмеялась, правда, не очень весело.
— Что за шутки, Олег Трофимович, вы отдаете себе отчет…
— Вполне, Диана Сергеевна, вполне… Позвольте уверить вас, что я вовсе не шучу…
— Вы что раскрыли заговор? — Диана не смогла спрятать иронию, и, через секунду, пожалела об этом, так яростно сверкнули ей навстречу его глаза.
— Может быть… Я совершенно уверен в том, что если вы и ваш муж в течение следующих суток не выполните требования одного человека, то вся ваша семья умрет. И не самой лучшей смертью.
— Послушайте, Лукьяненко, — терпение Дианы лопнуло.
Шут гороховый. Отнюдь… Позвольте уверить. Дрянь, какая…
— Нет, теперь уж вы послушайте меня, Диана Сергеевна. Вы действительно недооцениваете опасность. Я совершенно уверен в том, что этот человек сделает то, о чем я вам сказал. Совершенно уверен…
— И что дает вам эту уверенность?
Он рассмеялся и провел рукой по «ежику» на голове.
— Как же он все-таки похож на мышь, — подумала Диана, — на коротко стриженную мелкозубую мышь. Крупную, злую и опасную. От которой надо держаться подальше.
И, словно прочитав ее мысли, Лукьяненко чуть подался вперед, приблизившись настолько, насколько позволял сервировочный столик, стоявший между ними, и сказал, расплываясь в довольной улыбке:
— Уверенность мне дает то, что этот человек — я.
При первой встрече Костя на нее особого впечатления не произвел. Действительно, эффектным комсорга Университета было назвать трудно. И рост средний, и одет без претензий. Правда, взгляд у него был необычный — очень острый, чтобы не сказать пронзительный. Чрезвычайно живые, карие глаза с ироничными искорками в глубине. Слишком умный взгляд для аппаратчика.
— Забавный тип функционера, — характеризовала его госпожа Кияшко. — Смышлен, говорят. Жесткий.
