робость, выражавшаяся то в недоверии собственным силам, то в нервной слабости перед лицом опасности. Однако тот, кто 20 лет боролся с разными Курбскими в своем государстве, не был трус душой. Из того же источника Грозный вынес презрение к человеку, часто принимавшее форму ненависти. Воспитатели Ивана потворствовали его низменным инстинктам и оскорбляли его лучшие чувства. Таубе и Крузе с убеждением говорят о его «коварном сердце крокодила». Грозный был лукав и зол. В детстве его обижали и глумились над ним. Всю свою жизнь он старался отплатить людям за эти унижения. Отсюда его безумная страсть издеваться над людьми, когда он не мог или не хотел мучить их другими способами. Он испытывал острое наслаждение, сбивая их с толку и упиваясь сознанием своего превосходства при виде их растерянности. Жалость или сочувствие в нем совершенно отсутствовали. Этим он напоминает Петра Великого. Подобная черта развилась у обоих под влиянием сходных причин. Прочтите те строки, которые Иван пишет Курбскому после победоносного похода: «Ты писал, что я тебя послал в немилости в дальние города… С Божьей помощью мы еще дальше пришли!.. Где ты думал найти покой после трудов? в Вольмаре? Мы уже дошли и туда. Пришлось тебе дальше убегать»…
Вспомните далее случай с Василием Грязным, любимым царским опричником, попавшим в плен к татарам. Разве пожалел его Иван? Ничуть; хотя, впрочем, поиздевавшись над ним в своем письме, он заплатил за него выкуп. У Грозного нет последовательности. Он постоянно возвращается к ясным суждениям. Будучи вспыльчивым деспотом, он замахивается на протестантского пастора, осмелившегося сравнивать в его присутствии Лютера с апостолом Павлом, но порыв прошел – и тот же Грозный ведет мирную беседу с Рокитой.
Наблюдая эти постоянные вспышки, некоторые видели в них то самое неистовство, которое саги приписывали древним норманнам. Эти неукротимые завоеватели, когда не оказывалось под руками врага, наносили в бешеной ярости удары деревьям и скалам. Однако Грозный, при всей своей необузданной вспыльчивости, никогда не сражался ни со скалами, ни с ветряными мельницами. Он не норманн, скорее раздражительный, жестокий и коварный монгол. Он скрытен, но отлично знает, чего хочет, и хочет разумного или того, что, по крайней мере, кажется таким при данных обстоятельствах. Он изворотлив, тонок и любознателен во всех отношениях. Порой он бьет дальше намеченной цели, что происходит из-за его необузданного темперамента. У него больше жертв, чем действительных врагов. Нельзя не согласиться на этот раз с Ломброзо, сказавшим, что раз человек отведал крови, убийство для него становится потребностью. Кровь повелительна настолько, что ей нельзя противиться. По его словам, чувственная любовь нередко сплетается с жаждой крови – вид ее сильнее всего возбуждает половую страсть… За кровавыми сценами всегда следует проявление самого неистового разврата. [56]
В этом объяснение жизни Александровской слободы.
Но и здесь нужно принимать во внимание историческую среду. Оправдывая нравы той эпохи, Соловьев ссылался на Филиппа. Это существенная ошибка. Праведники всегда представляют исключение. Не был ли Иван исключением в противоположном смысле? Вероятно, нет, потому что народ легко мирился с его казнями. Грозный только увеличил жестокость инстинктов и нравов, господствовавших в его стране. Он бросал на русскую землю кровавое семя. Убийство сына его Димитрия в Угличе, воцарение самозванца и ужас смутного времени явились жатвой этого посева. Но что же делали Шуйские и Курбские? Они пожали то, что сами сеяли. Они учили своего будущего палача презрению к человеческой жизни, внушали ему презрение ко всякой справедливости и законам.
Впрочем, воспитание Ивана напоминает в большей степени, чем принято думать, юность всех государей его времени. Мы знаем, что представлял из себя Дон-Карлос прежде, чем им занялись поэты и романисты: он жестоко мучил животных и даже людей, окружавших его, живьем жарил птиц, калечил лошадей из своей конюшни.
В склонности Ивана каяться в своих преступлениях хотели видеть признаки нервной болезни и даже психического недуга. Иван часто впадал в преувеличения, бичуя свои пороки. Но мне кажется, что здесь мы имеем дело с любовью к театральным эффектам – черта, наблюдаемая у субъектов, постоянно ищущих красивых поз, разыгрывающих какую-нибудь роль, при этом они действуют часто вопреки собственным интересам. Вспомним хотя бы Лютера, чтобы не обращаться к другим знаменитым современникам Грозного. У героя германской реформации эта мания доходила до полнейшего забвения совести. Никто из государей древней Руси не любил и не умел говорить так, как Иван. Ни один из них не отличался таким искусством в спорах устных и письменных с беглым боярином или с каким-нибудь иностранным послом. Иван постоянно ведет эти споры без отдыха и даже стыда. Обнажает свою душу, сбрасывая все покровы, выставляет свои язвы и уродства: смотрите, каков я отвратителен!.. Он готов даже преувеличить свое безобразие. Он в послании к Курбскому сравнивает себя со смердящим трупом. Говорит, что он своими злодеяниями превзошел братоубийцу Каина, как Рувим осквернил ложе отца своего. Но все это не мешает ему думать и утверждать, что во всем этом виноват тот человек, перед которым он кается. Если он не может внушить к себе уважение и заставить восхищаться, то пусть хоть боятся, пусть видят и занимаются его особой. Не из этой ли школы впоследствии выйдет Жан-Жак Руссо.
Иван разыгрывает большей частью трагические роли. Но он не гнушается быть и первым шутом своего двора. Для него годится всякое амплуа, только бы ему не остаться незаметным. Часто он смешивает комический элемент с трагическим. Он подозревает старого Челяднина в заговоре. Отдает его в руки палача? Нет, и этого ему недостаточно. Он сходит с трона, сажает на него опального боярина, земно кланяется ему, величая его царем. Потом вынимает кинжал и наносить несчастному старику удар… «Ты думал сесть на мое место. Так вот же тебе!..» Фон-Бухау видит в Грозном черты сходства с одним кардиналом, который был известен своими веселыми речами и выходками, и он был поражен подвижностью лица Ивана. Его взгляд и тон менялись каждую минуту. Вот он беседует со своими приближенными. Речь его ласкова, вид приветлив. Но кто-нибудь из окружающих не сразу его понял. Он тотчас же становится резким, лицо делается свирепым. Кажется, что вот-вот произойдет ужасный взрыв.
Как у многих людей, страсть к ролям, к театральности у Ивана была выражением гордости. Это была непомерная гордость, но в ней не было ничего страшного. При своих познаниях истории и географии Иван мог считать себя выше всех государей Европы. Он не хотел себя равнять даже с императором, который был выборным монархом, или с султаном, род которого не восходил к древнему Риму. Но и фараон XX династии именовал себя владыкой всего мира. И теперь мы видим подобные притязания у некоторых государей Востока.
Гордостью Грозного, быть может, объясняется и его нежелание участвовать в битвах, где для него был большой риск. В этом отношении он следовал традициям своего рода. Как и его дед, он не был героем в обычном смысле этого слова. Александры Великие, Ганнибалы, Густавы-Адольфы, Карлы XII и Наполеоны проносятся, как метеоры. Для создания чего-нибудь прочного люди такого склада, как Рюриковичи, более подходящи. Людовик XI, правда, не имел ничего общего с Александром Македонским или Наполеоном, но и он жертвовал собой при Монлери. Но этот французский король и не был полуазиатским деспотом.
Свойства восточного человека Иван обнаруживает и в необыкновенной легкости, с которой он переходит от надменности к крайнему унижению при неудачах. Но удары судьбы его не сокрушают. Он сгибается под ними, ползет по земле, но всегда готов снова подняться на ноги. Несмотря на эти черты, Грозный оказывается до некоторой степени европейцем, человеком известной духовной культуры, и он не выносить грубой лести. Гуаньино сообщает характерный эпизод, вполне правдоподобный, если сопоставить его с другими аналогичными случаями. Иван выкупил из плена у Батория двух своих воевод – Осипа Щербатова и Юрия Барятинского. Когда они явились к нему, он с любопытством стал их расспрашивать. Щербатов говорил искренно, признавая могущество польского короля. Барятинский, желая угодить царю, говорил обратное. По его словам, у Батория нет войска и крепостей, и он дрожит перед именем московского царя. «Бедный король!» сказал Иван, «как мне его жаль!» потом схватил свой посох и начал им колотить своего бесстыдного придворного, приговаривая: «Вот тебе награда, обманщик»!
Иван по-своему был образован и выгодно отличался не только от русских, но и от современных европейских государей. Если он и не обладал большими научными сведениями, то во всяком случае питал любовь к знанию. В этом его существенное отличие от Людовика XI, который смертельно ненавидел науку и говорил, что она наводить на него меланхолию. Больше всего напоминает собой Грозный Франциска I. Каковы же собственно были его познания?
Иван почерпнул много сведений из разностороннего чтения.
