Увесистая трость, прислоненная к ножке стула, с шумом упала на пол. Профессор Риго ее поднял и положил на стол. Потом порылся во внутреннем кармане пиджака и вынул сложенный вдвое блокнот и фотографию размером с почтовую открытку.
— Перед вами, — возвестил он, — фотография Фэй Сетон, слегка расцвеченная моим другом Коко Леграном. А в тетрадке — рассказ об этом деле, написанный мною специально для «Клуба убийств». Но пожалуйста, взгляните на фото!
Он положил фотографию на скатерть, предварительно смахнув крошки.
Нежное лицо устремляло странный, завораживающий взор куда-то в сторону от смотревших на фото. Большие глаза, прямые брови, небольшой нос и полные, чувственные губы, хотя общее благородство черт и горделивый поворот головы как бы исключали любой намек на вульгарность. В изгибе рта угадывалась легкая улыбка. Отливавшие бронзой густые волосы, мягко ниспадавшие на плечи, казались чересчур тяжелыми для тонкой шеи.
Она не была красавицей, однако, несомненно, возбуждала интерес. Неуловимое выражение глаз — ирония или горечь? — притягивало и настораживало…
— А теперь вы мне скажите! — обратился к слушателям профессор Риго с самодовольной усмешкой человека, твердо стоящего на верном пути. — Видите ли вы на этом лице печать зла?
Глава III
— Печать зла? — повторила Барбара Морелл.
Жорж Антуан Риго качнулся на стуле, сдерживая смех.
— Вот именно! Не зря же я сказал вам, что она — странная женщина.
Мисс Барбара Морелл слушала рассказ очень внимательно, хотя с чуть насмешливым выражением лица; раз или два она оборачивалась к Майлзу, словно желая что-то сказать. Теперь она пытливо глядела на профессора Риго, который взял свою полупотухшую сигару с края пепельницы, с наслаждением затянулся и снова положил в пепельницу.
— Мне думается… — голос Барбары неожиданно зазвучал дискантом, — мне думается, нам надо попросить у вас разъяснений. Что значит — странная? Такая милая особа… Или она была опасна тем, что сводила мужчин с ума?
— О нет! — напыщенно произнес профессор Риго и снова усмехнулся. — Впрочем, я признаю, — поспешил он добавить, — что многие вполне могли потерять голову. Посмотрите на фотографию! Но речь не о том.
— Тогда чем же она опасна? — упрямо переспросила Барбара Морелл, уставившись на него своими серыми глазами, в которых светилось легкое раздражение. Ее следующий вопрос прозвучал вызовом. — Вы хотите сказать, что она — преступница?
— Нет, нет и нет, мадемуазель.
— Значит — авантюристка? — Барбара хлопнула ладонью по краю стола. — Своего рода возмутительница спокойствия?! — почти вскричала она. — Фурия, сплетница, интриганка? Да?
— Доложу вам, что к Фэй Сетон эти эпитеты неприменимы, — заявил профессор Риго. — Простите меня, но я, старый циник, назвал бы ее простодушной искусительницей и обольстительной пуританкой.
— Что же тогда остается?
— Остается, моя дорогая, найти ответ, во-первых, на вопрос: кто и зачем распускал о ней грязные слухи в Шартрезе и его окрестностях? Во-вторых, почему наш сдержанный и благовоспитанный Говард Брук, ее будущий свекор, громогласно поносил ее в таком публичном месте, как Лионский кредитный банк?
Барбара чуть слышно хмыкнула, что могло выражать и сомнение, и презрение, которое она либо продемонстрировала откровенно, либо, напротив, выразила невольно. Профессор Риго растерянно заморгал.
— Вы мне не верите, мадемуазель?
— Почему же? Отнюдь нет! — Краска залила ее щеки. — Откуда мне знать?
— А вы, мистер Хеммонд? Вы тоже ничего не скажете?
— Тоже, — ответил рассеянно Майлз. — Я…
— Разглядывали фотографию, да?
— Совершенно верно, разглядывал фотографию.
Профессор Риго был в полном восторге.
— Вы околдованы, да?
— Действительно околдован, — улыбнулся Майлз, потерев лоб. — Невероятные глаза… И такой поворот головы! Проклятый фотограф!
Майлз Хеммонд был измотан недавно перенесенной долгой болезнью. Он искал покоя, мечтал засесть в Нью-Форесте за свои старинные книги, поручив сестре вести хозяйство, пока она не обвенчается. Он вовсе не желал распалять воображение чужими портретами и забивать голову посторонними вещами. Тем не менее он сидел и так пристально глядел на фотографию, что ее легкие краски, казалось, то таяли, бледнели в мерцающем свете свечей, то снова вспыхивали, оживая. А профессор Риго продолжал:
— Слухи, касавшиеся Фэй Сетон…
— Какие слухи? — резко перебила Барбара.
Профессор Риго, не нарушая хода своих мыслей, оставил вопрос без внимания.
— …до меня не доходили. Я, слепой филин и старый глухарь, долго ничего не знал. Гарри Брук и Фэй Сетон должны были пожениться в середине июля. А теперь я расскажу вам о том, что произошло двенадцатого августа… В тот день, который, по-моему, ничем не отличался от остальных, я писал критическую статью для журнала «Ревю де дё Монд». Все утро провел я в своем уютном номере за столом, как и почти всю предыдущую неделю, а после завтрака отправился на Плас дез Эпар постричься. Оттуда я собирался зайти в «Лионский кредит» взять деньги.
Было очень жарко. С утра тяжелые тучи застилали небо, иногда прогромыхивал гром и принимался капать дождик, но гроза, которая разрядила бы атмосферу и ослабила жару, все еще не собралась с силами. Итак, я направился в кредитный банк. Первым, с кем я столкнулся у дверей, был Говард Брук. Странно? Да, довольно странно, ибо я представлял себе, что он в это время сидит у себя в конторе, как всякий деловой человек. Брук бросил на меня косой взгляд. На нем были плащ и фетровая шляпа. На левой руке висела трость с изогнутой ручкой, а в правой он держал старый кожаный портфель. Мне показалось, что в его голубые глаза попали капли дождя — они были влажными и блестящими, а рот плотно сжат.
— Дорогой Брук! — сказал я и пожал ему левую руку; в ответ он только пальцами шевельнул. — Дорогой Брук, — повторил я, — как ваши домашние? Как здоровье вашей милейшей супруги, и Гарри, и Фэй Сетон?
— Фэй Сетон? — переспросил он. — Будь она проклята, эта подлая тварь Фэй Сетон!
Увы! Он произнес эти слова по-английски, очень громко, и несколько посетителей банка обернулись. Добрый джентльмен слегка смутился, но был чем-то так озабочен, что не обратил на них особого внимания. Он отвел меня в сторону, чтобы никто нас не слышал, открыл портфель и показал мне содержимое. Я увидел четыре тонкие пачки английских банкнот. В каждой было двадцать пять билетов по двадцать фунтов стерлингов, итого — две тысячи фунтов.
— Эти купюры привезли для меня из Парижа. — Его руки дрожали. — Думаю, вы знаете, что английские деньги весьма привлекательны. Если Гарри не захочет отказаться от этой женщины, я просто- напросто заплачу ей, чтобы она уехала. А теперь — простите меня!
Он выпрямился, защелкнул портфель и вышел из банка, не произнеся больше ни слова.
Друзья мои, известно ли вам, что ощущает человек, получивший удар под ложечку? В глазах мутится, желудок подступает к горлу, и чувствуешь себя резиновой игрушкой, на которую наступили сапогом. Именно таковы были мои ощущения. Я даже забыл заполнить чек. Я обо всем забыл. Еле добрел в отель по скользким булыжникам мостовых. Сесть за стол и писать я не мог. Примерно через полчаса, в три с
