принципы, которых я придерживаюсь с тех пор, как поклялся не дать себя прикончить ни в Пятизонье, ни за его пределами. Ведь там, за Барьером, у меня остались жена и дочь, которые вот уже пять лет вынуждены скрываться от охотников за моими алмазами. И к которым я поклялся однажды вернуться. Сразу, как только избавлюсь от своего проклятия и вновь стану полноценным человеком, способным жить вдали от питающих моего паразита энергией гиперпространственных аномалий.
Но вы задали вопрос, и мне придётся на него ответить. Где, чёрт побери, мой гуманизм? Так вот же он, прямо перед вами. Весь, как на ладони. Чистейший, неразбавленный гуманизм высшей пробы. Без примесей каких-либо предательских сомнений и двусмысленности…
В упор не видите? Тогда следите за мыслью.
Из двух выживших на этот час противников на базу возвратится только один. Или, в худшем случае, никто. Иных вариантов нет. В «Светоче» всем заправляют военные, а порядки у них железные и оспариванию не подлежат. Согласно подлинно гуманистическим убеждениям, жизни всех людей на планете имеют равнозначную ценность, и потому нет принципиальной разницы, кто сегодня выживет: я или мой противник. Но человеколюбие-то — штука субъективная. Оно не существует в отрыве от человека и не может быть направлено ни на кого другого, кроме человека. И опять-таки без разницы, на какого, ведь все мы равны, помните? Вот почему сейчас, при изначально одинаковых условиях моего выбора, для меня будет гуманнее спасти того из нас, к кому лично я испытываю наибольшую симпатию и уважение.
То есть, конечно же, я спасу себя.
Как видите, я вам не соврал: всё очень гуманно и справедливо.
«Ага! — потирает руки мой слушатель-гуманист, заметив, как ему мнится, прореху в моей кристально честной логике. — А вот если бы, например, на месте этого несчастного, кому ты собрался размозжить голову, оказался ребёнок? Что тогда?»
А ничего. Ваше «если бы» — это лишь никчёмные, высосанные из пальца домыслы. За действия Мангуста в ваших фантазиях я — настоящий Мангуст — не несу решительно никакой ответственности. Мы с вами говорим о реальном сегодняшнем положении дел. А оно таково, что никакого ребёнка здесь нет и быть не может. При всей жестокости «Светоча» втягивать в свои эксперименты детей ему и в голову не пришло. Равно как и у меня не хватило воображения представить такую немыслимую ситуацию. И заметьте: это не мне, не «толстолобикам», а вам не терпится взглянуть, как повёл бы себя Алмазный Мангуст, столкнись он вдруг на этой кровавой арене с ребёнком!
Ну и кто из нас — я или вы — может считаться после этого наиболее гуманным человеком?…
Впрочем, за нашими философскими спорами мы здорово отклонились от темы. Виноват. Немедленно исправляюсь и возвращаюсь к нашему повествованию…
Дабы раз и навсегда разрешить печальную участь смертника, я не стал ломать ему руки и ноги, а просто сорвал с него шлем. Всё, что мне после этого оставалось, это хорошенько размахнуться и обрушить камень на макушку стоящего на четвереньках врага…
Перехватившись за края продолговатого булыжника, я набрал полную грудь воздуха, занёс своё карательное орудие над головой Непоседы и…
Коварство переломных моментов в нашей жизни состоит в том, что порой они происходят столь внезапно, что мало чем отличаются от того же удара камнем по голове. Нечто подобное я сейчас и пережил. И в итоге вышло так, что это я фигурально огрел себя по лбу собственным булыжником. А Непоседа, напротив, сумел его избежать практически за миг до своей смерти.
— …твою мать! — вырвалось у меня в сердцах вместе с резким, сопровождающим мой удар выдохом. Но в этот же миг я поневоле отшагнул назад, и камень упал не на темя жертвы, а прямо перед ней. Смертник поморщился от брызнувшей ему в лицо слякоти и вытаращился на булыжник так, словно я швырнул наземь не его, а бриллиант аналогичной величины.
— У-у-у! — прогудел при этом Непоседа и ткнул в камень указательным пальцем. — У-у-у… блин!
Вообще-то, внешне мой булыжник походил не на блин, а скорее на хлебный батон. Но спорить со смертником по поводу не принципиального для нас обоих разногласия я не стал. Вместо этого с изумлением и нескрываемой радостью воскликнул:
— Жорик! Сукин ты сын! Какого хрена ты здесь делаешь?!
— А? — переспросил… или, вернее, просто акнул мой невесть откуда взявшийся напарник, переведя немигающий взгляд с булыжника на меня. — Кто… Жо… блин?
Никакой ответной радости в голосе Дюймового не слышалось. Да и в глазах не было даже намёка на то, что он меня узнал. Чёрный Джордж смотрел на меня с тупым овечьим безразличием, без присущей камикадзе ярости, и в драку больше не лез. Вот только нужно ли этому радоваться, пока неясно.
Вместилище и без того невеликого ума Жорика, как и головы прочих хряковских смертников, подверглось капитальной промывке. Причём последнее вмешательство извне в скрипучую работу Жорикового мозга было на порядок серьёзнее тех, которые этот парень претерпел на службе Ордену Священного Узла. По крайней мере, Командор Хантер и прежний наставник Дюймового, ныне покойный узловик Ипат лишь дурили этого простака, превратив его в свою марионетку, но отнюдь не в олигофрена. «Светоч» шагнул в этом плане гораздо дальше. Чем он воздействовал на сознание Жорика — гипнозом, психотропными препаратами или ещё какой зомбирующей дрянью, — понятия не имею. Но выглядел бедолага донельзя беспомощно и жалко.
Хотя его беспомощность — это, судя по всему, уже моя заслуга, а не «Светоча». Огрев бывшего напарника по шлему булыжником, я явно сбил заложенную в камикадзе боевую программу. Отчего тот больше не набрасывался на меня, брызжа в бешенстве слюной. Но и перезагрузить мозг Чёрного Джорджа, вернув парню здравый ум и твёрдую память (в смысле, настолько здравые и твёрдые, какими они были у него прежде), мне не удалось.
Утратил ли Дюймовый разум безвозвратно? Кто знает. Но, с другой стороны, работа, на которую Грободел рекрутировал Жорика вопреки его воле и заключённому со мной договору, не требовала от сталкера ни особого умственного напряжения, ни нужды запоминать всё, что он тут делал. При всей моей жалости к этому неплохому в прошлом парню приходилось признать: сегодня безумие для него — скорее благо, нежели проклятие. Ведь, если верить Церкви, все блаженные так или иначе попадают в рай, ибо они не ведают, что творят, даже если творят откровенное зло.
— Чёрный Джордж! — сострожился я в надежде, что мой грозный голос пробьёт покосившийся, но всё ещё устойчивый ментальный барьер, возведённый «толстолобиками» в голове у Жорика. — Хорош придуриваться! Вставай!… А ну встать, кому говорят!
— Чёр… Джо… тать! Блин! — встрёпенувшись, пролепетал бедолага. И… подчинился, взявшись неуклюже, но весьма целеустремлённо подниматься с четверенек!
Ай да я, ай да молодец! Не имея ни опыта работы с сумасшедшими, ни вообще медицинского образования, так быстро установить контакт с одним из них! Надо же, четвёртый десяток разменял, а всё ещё продолжаю открывать в себе всевозможные таланты!
Правда, ликование моё продлилось недолго и сошло на нет ещё до того, как Дюймовый оказался на ногах. Стоило лишь мне взглянуть на авиаботы, о коих я на радостях ненароком позабыл, и меня вновь охватило уныние, а продрогшее тело сразу вспомнило о холоде.
— Эй, Хряков! Будь ты проклят, лживая гнида! — воззвал я к небесам, глядя в нацеленные на меня оттуда объективы видеокамер. Радость от нечаянной встречи с напарником быстро переросла во мне в лютую, под стать усиливающемуся бурану, ярость. — Ты ведь дал мне клятву, что мои друзья получат амнистию и уедут отсюда за Барьер свободными! Я свою часть нашего договора выполнил?! Выполнил! А ты, тварь, вот так, значит, решил со мной поступить?! И как это прикажешь понимать?!
Я гневным жестом указал на Жорика. Но его на прежнем месте уже не было. Зато за спиной у меня выросла зловещая, растопырившая руки тень.
Вот паскудник! Стоило мне лишь на миг отвлечься, как этот псих тут же вышел из-под моего контроля. А вой ветра и мельтешение снежных хлопьев позволили Дюймовому незаметно подкрасться ко мне сзади.
Вмиг забыв о Грободеле, я обернулся и едва успел увернуться от двух пятерней, что спустя миг грозили сомкнуться у меня на горле. Хорошо, что Дюймовому не хватило ума подобрать и метнуть в меня мой же камень, а иначе всё обернулось бы куда хуже.
— Старый трюк, Жорик! — процедил я сквозь зубы, уклоняясь от второй, столь же неуклюжей, но не
