type='note'>[19] Уитни, который вроде как был на его стороне, назвал «торговцем помилованиями» и сказал, что про уголовные законы тот знает не больше, чем про иероглифы Великой Пирамиды. Ну а в Вашингтоне, со своей стороны, заявили, что судья слишком круто берет, зазнался, присяжных напутствует очень уж многословно, а суд у него — не суд, а «бойня Паркера». Даже не знаю, кто тут прав. Знаю только, что у него шестьдесят пять исполнителей убили. Очень уж жесткая публика, с которой они разбирались.
Судья был высокий человек, глаза голубые, каштановая бородка — мне показалось, он старик, хотя на самом деле ему в то время было около сорока. Держался сурово. На смертном одре он вызвал священника и стал католиком. У него жена была в этой вере воспитана. Но это его дело, меня такое не касается. Если приговорил сто шестьдесят человек к смерти и где-то половина из них в петле болталась у тебя на глазах, может, в последнюю минуту и нужно снадобье покрепче того, что методисты варят. Тут есть над чем подумать. Под конец судья говорил, что это не он тех людей повесил, а закон. Когда он в 1896-м умер от водянки, все узники в темных застенках устроили «празднество» — такое, что тюремщикам пришлось всех усмирять.
У меня газетная вырезка есть — запись того процесса Уортона, и хоть она не официальная, но довольно точна. Я по ней и по памяти писала хорошую историческую статью, которую назвала так: «Слушай приговор закона, Одус Уортон, по коему повешен ты будешь за шею, пока не умрешь, не умрешь, не умрешь! Да смилостивится над твоей душою Господь, Чьи законы ты преступил и перед Чьим судом должен предстать. Это личные воспоминания об Айзеке Ч. Паркере, знаменитом Судье Пограничья».
Да только эти сегодняшние журналы не разбираются в хороших статьях. Они лучше всякий вздор печатать станут. Сказали, что статья моя чересчур длинна и «бессвязна». Не бывает ничего слишком длинного — да и слишком короткого не бывает, коли у тебя правдивая да интересная история и стиль письма такой, что я зову «наглядным», в сочетании с воспитательными целями. С газетами-то у меня разговор короткий. Им то и дело что-нибудь по истории расписать надобно, а как до денег речь доходит, так редакторы эти газетные по большей части «жмотятся». Думают, раз у меня кой-какие деньжата есть, так я с радостью побегу им воскресные колонки заполнять, чтоб только увидеть свое имя в газете, будто Люсиль Биггерз Лэнгфорд какая или Флоренс Марби Уайтсайд. Как тот темнокожий малыш говорит: «Ну уж дудки!» Люсиль и Флоренс могут поступать, как им вздумается. Газетные редакторы горазды жать то, что не сеяли. У них и еще одна увертка есть: шлют своих щелкоперов с тобой разговаривать и все твои истории себе за бесплатно получают. Я знаю, молодым репортерам недоплачивают, мальчишкам я за так помогать готова с этими их «фитилями» — если они только ничего не напутают.
Когда я в зал вошла, на трибуне для свидетелей стоял парнишка из криков и говорил по-своему, а другой индеец его слова переводил. Медленно дело шло. Я простояла там почти час, и только потом на трибуну вызвали Кочета Когбёрна.
Я обозналась, прикидывая, кто из исполнителей он, думала — человек помоложе и пощуплее, он там стоял с бляхой на рубашке, — поэтому очень удивилась, когда вышел одноглазый старикан, комплекцией — что твой Гровер Кливленд,[20] и его привели к присяге. «Старикан», говорю. Лет сорок ему было. Под его тяжестью половицы скрипели. На нем была пыльная черная тройка, а когда он сел, я заметила, что бляха у него — на жилете. Серебряный кружок со звездой внутри. И усы у него были, как у Кливленда.
Кое-кто скажет, что по всей стране в то время было больше таких мужчин, кто походил на Кливленда, чем не похожих. Но все равно — именно так он и выглядел. Кливленд и сам был когда-то шериф. И много всем горя принес в Панике 93-го,[21] да только я все равно не стыжусь признаться, что вся моя родня его поддерживала, от демократов никогда не отрекалась, включая и губернатора Альфреда Смита[22] — причем не только из-за Джо Робинсона.[23] Папа говаривал, что после войны у нас одни друзья остались — ирландские демократы в Нью-Йорке. Тад Стивенз[24] и республиканская братия нас бы голодом уморили, дай им волю. Все это в исторических книжках написано. А теперь я представлю Кочета через эту запись и верну мой рассказ «на рельсы».
М-Р БАРЛОУ: Будьте любезны сообщить свое имя и род занятий.
М-Р КОГБЁРН: Рубен Джей Когбёрн. Помощник судебного исполнителя Окружного суда США по Западному округу штата Арканзас с уголовной юрисдикцией над Индейской территорией.
М-Р БАРЛОУ: Как долго вы занимаете эту должность?
М-Р КОГБЁРН: В марте будет четыре года.
М-Р БАРЛОУ: Второго ноября вы исполняли свои служебные обязанности?
М-Р КОГБЁРН: Да, сэр, исполнял.
М-Р БАРЛОУ: Случилось ли в тот день что-либо необычное?
М-Р КОГБЁРН: Да, сэр.
М-Р БАРЛОУ: Опишите, пожалуйста, своими словами, что именно произошло.
М-Р КОГБЁРН: Слушаюсь, сэр. В общем, вскорости после обеда в тот день мы направлялись к Форт- Смиту от местожительства криков, были милях в четырех от Уэбберз-Фоллз.
М-Р БАРЛОУ: Одну минуточку. Кто с вами был?
М-Р КОГБЁРН: Четверо других помощников исполнителя и я. У нас был фургон с задержанными, и мы возвращались в Форт-Смит. Семеро задержанных. Милях в четырех от Уэбберз-Фоллз подъезжает к нам этот мальчишка-крик, весь в мыле. С известием. Сказал, что утром отвозил яйца Тому Пестрой Тыкве и его жене на Канадскую реку, где они живут. А когда приехал туда, видит: женщина лежит на дворе, и у нее затылок пулей пробит, а старик внутри на полу с раной в груди.
М-Р ГАУДИ: Возражение.
СУДЬЯ ПАРКЕР: В показаниях придерживайтесь того, что видели сами, мистер Когбёрн.
М-Р КОГБЁРН: Слушаюсь, сэр. В общем, мы с помощником исполнителя Поттером поехали к Пестрой Тыкве, а фургон должен был следовать за нами. С фургоном оставался помощник Шмидт. Добравшись дотуда, мы увидели все, как мальчишка Уилл нам и представил. Женщина лежала на дворе мертвая, голову ей уже мухи облепили, а старик внутри — вся грудь разворочена из дробовика, нога обожжены. Еще живой, но едва-едва. В кровавой дыре ветер свистит. Он сказал, что часа в четыре утра к ним подъехали два мальчишки Уортона, пьяные…
М-Р ГАУДИ: Возражение.
М-Р БАРЛОУ: Это предсмертное заявление, ваша честь.
СУДЬЯ ПАРКЕР: Отклоняется. Продолжайте, мистер Когбёрн.
М-Р КОГБЁРН: В общем, он сказал, что два мальчишки Уортона — Одус и Си-Си их зовут — приехали пьяные, накинулись на него с двустволкой и говорят: «Где твои деньги, старик, показывай». Он показывать не стал, тогда они пук сосновых веток подожгли и давай ему пятки поджаривать, поэтому он и сказал, что деньги в банке из-под компота под серым камнем в углу коптильни. Говорит, больше четырехсот долларов ассигнациями там было. Говорит, жена плакала и к ногам их бросалась все это время, умоляла пощадить. Потом, говорит, как бросится пулей в двери, а Одус выскочил за ней и застрелил. А когда он сам с пола поднялся, говорит, Одус повернулся и его застрелил. А потом они уехали.
М-Р БАРЛОУ: Что было дальше?
М-Р КОГБЁРН: Умер у нас на руках. Скончался в значительных болях.
М-Р БАРЛОУ: Мистер Пестрая Тыква, то есть?
М-Р КОГБЁРН: Да, сэр.
М-Р БАРЛОУ: Что вы и Поттер тогда сделали?
М-Р КОГБЁРН: Сходили к коптильне — камень там был сдвинут, а банка пропала.
М-Р ГАУДИ: Возражение.
СУДЬЯ ПАРКЕР: Свои домыслы свидетель пусть держит при себе.
М-Р БАРЛОУ: Вы обнаружили в углу коптильни плоский серый камень, прикрывавший собою углубление в земле?
М-Р ГАУДИ: Если показания собирается давать обвинитель, я бы предложил привести его к присяге.
СУДЬЯ ПАРКЕР: Мистер Барлоу, так не полагается вести допрос.
