Собор-крепость строился не только для молитв, но и для защиты горожан, ему не нужны были украшения. Когда враги врывались сквозь бреши в стенах города, осажденные отступали внутрь собора и там бились до последнего.
Раньше здание было выше. За восемь веков столько накопилось вокруг него культурного слоя, что оно на два ряда камней как бы вросло в землю [Общепринятое выражение «здание вросло в землю» неверно. Здание не врастает, наоборот, вокруг него нарастает так называемый культурный слой — весь тот мусор, грязь, пыль, отбросы пищи, что веками накапливаются возле человеческого жилья. В Новгороде, например, толщина культурного слоя превышает 10 метров.].
Я начал обходить собор. Вспомнил, что где-то вблизи, внутри крепостных валов, стоял не найденный до сих пор княжеский терем. В раздумье смотрел я на траву, что росла вокруг собора, и попытался хотя бы по оттенкам зеленого цвета этой травы угадать, где, под какими лопухами переславская земля хранит тайну терема.
Внимание мое привлекла вереница школьников, с виду четвероклашек. Молоденькая учительница подвела их, поставила невдалеке от собора.
Чему она их учит? Десятилетние ребятишки обступили ее, внимательно слушают. Рассказывает ли она им об Александре Невском, который провел детство в Переславле, жил в том исчезнувшем тереме, или речь идет о страшных днях татарских нашествий?
Она увлеченно жестикулирует, показывает в сторону озера. Оно за крепостным валом и отсюда не видно.
Возможно, ей хочется заинтересовать ребят знаменитой переславской селедкой, которая нигде в мире, кроме как в Плещеевом озере, не водится. А может быть, она рассказывает о молодом беспокойном царе Петре, о том, как он примчался в Переславль, поднял на ноги сонный город. Как в великой спешке начали тут строиться первые на Руси корабли. Потом царь ускакал, а корабли остались на берегу; один ботик до сих пор бережно хранится...
Но все же неудобно подслушивать. Я вновь направился вокруг собора. Вспомнил, что в девяностых годах прошлого столетия под руководством двух академиков Академии художеств было произведено очередное «обновление» собора. Тогда внутри храма безжалостно сбили остатки древних редкостных фресок и бросили куски в озеро, а стены покрыли масляной безвкусной росписью.
Недавних разрушителей многих переславских храмов, прочно усвоивших тезис «об опиуме народа», еще как-то можно понять. Но чтобы два ученых мужа, да еще причастных к искусству, могли так варварски отнестись к старине — это иначе как преступлением и назвать нельзя.
Я снова увидел учительницу и ее питомцев. Она показывала на стены собора, на купол, на мелкие зубчики, опоясавшие стены. Я услышал ее увлеченный голос... Видимо, рассказ шел о соборе! Вот учительница нагнулась, схватила стебель сухой полыни, постучала о камень цоколя. Значит, объясняла, как его долбили.
Писатели — народ любопытный. Я подошел поближе.
Эх, спугнул! Учительница меня заметила, разогнулась и встала ко мне спиной. Дорого бы я дал, чтобы услышать, что она толковала такой малышне о белых камнях... Но ничего не поделаешь — пришлось мне отступить.
А молодец учительница! Конечно, она привела ребят по своей инициативе, да еще как бы не потихоньку от директора. Я оглянулся и увидел издали, как она показывала на щелевидное окно собора, что-то объясняла, а мальчики и девочки стояли, закинув головы кверху.
Мысленно повторив про себя «молодец учительница», я направился к автобусу, собираясь ехать в Москву.
И всю дорогу я думал о ней, моей незнакомой союзнице.
Но знал я, она не сумела ответить на один вопрос, который наверняка ей задали ребята:
— Кто же построил этот собор?
Увы, на этот вопрос ни один ученый никогда не ответит.
Кто же строил храмы во времена Юрия Долгорукого? Из каких земель приглашали зодчих, камнесечцев, других искусных мастеров? Ведь до него на Суждали не знали, как строить из белого камня.
Добротно и ровно выведены белые стены храмов. Длина камней различна, а высота везде одинакова. Камнесечцы, как их называли восемьсот лет назад, были искусными мастерами, они столь тщательно обрабатывали своими кирочками (кирками) и скарпелями (плоскими долотами) камни, что они плотно подгонялись один к другому, и швы, заполненные известковым раствором, почти не были видны. Каменщики выкладывали ряд камней наружной стены, ряд внутренней, а промежуток меж двумя рядами засыпали щебенкой, отдельными булыгами и проливали известковым раствором, смешанным с рубленой соломой, льняной трестой, толченым углем и отрубями. Стены получались могучие, больше метра толщиной, но не всегда достаточно прочные.
Мастера-камнесечцы соединялись в артели — «дружины», которые, закончив одно здание, переходили к другому. Во главе этих бродячих артелей стояли старосты — «зиздатели». Руководил работами «хитрец». Нашлось в славянском языке меткое словцо для талантливого, хитроумного мастера своего дела, для подлинного художника. Ну а теперь это словцо приобрело совсем иной, лукавый смысл, и потому создателя храмов предпочтительнее называть по-современному — зодчим.
Размеры белокаменных зданий XII — XIII веков Суздальской Руси были строго продуманы и определенны, отношения одних частей к другим, например высоты к длине и к ширине, всегда оказывались очень простыми. Значит, древний зодчий заранее, еще до постройки здания, рассчитывал эти размеры и соотношения. Но как же он держал в уме свои сложные вычисления, свой замысел целиком? Не составлялся ли им предварительный чертеж или хотя бы какие-то наброски? Но почему же тогда до нас не дошел ни один такой чертеж?
Известно, что дерево сохраняется в грунте только в том случае, когда постоянно очень сухо или когда постоянно очень сыро. А в Суздальской земле подпочвенные воды очень близки к поверхности, уровень их то поднимается, то опускается. Самые толстые дубовые бревна и сваи за несколько столетий исчезают без следа.
Возможно, что зодчие XII столетия составляли свои чертежи, наброски, расчеты на том материале, что всегда имелся у них под руками — на бересте, которая за несколько веков исчезла бесследно.
А возможно, было и по-другому. На старинных иконах и фресках иногда изображаются святые с маленькой церковкой в руках. Быть может, это вовсе не религиозный символ, а просто изображение модели будущей церкви. Древние зодчие вырезали из податливой липовой колоды такие модели и, руководствуясь ими, строили храмы. И эти деревянные игрушечные церковки тоже до нас не дошли.
Держал ли зодчий в руках берестяной чертеж или деревянную модель, он неотлучно находился у строящегося здания, порой взбирался на леса, показывал и объяснял каменщикам, порой отходил в сторону, смотрел на свое белокаменное детище издали, любовался им и в утренние часы, и при закате солнечном. Забота у него была большая: как будет выглядеть храм, стоящий на горе, над рекой, или притаившийся на лесной опушке, или на низком берегу озера. Как поднимется храм в городах выше боярских теремов, выше крепостных башен и валов, чтобы не слишком выделяться, но и не прятаться.
Кто же были эти искусные камнесечцы и зиздатели, эти хитроумные и высокоталантливые зодчие- хитрецы? Откуда они пришли? — снова и снова задают вопрос люди науки.
Печаль Древней Руси была та, что мы не знаем и никогда не узнаем имен тогдашних творцов прекрасного. Летописцы неоднократно поминают: «Князь Юрий, князь Андрей, князь Всеволод... създа церков камену чюдну велми...» И все. Какое дело летописцу — монаху или боярину — до каких-то там безымянных «холопей-каменщиц».
