непослушное дитя. Многое ему прощал. Разные выходки. А был ведь он весьма суров и даже деспотичен. Временами Любимов ненавидел Володю. Это было совершенно ясно. Ежедневные контакты двух великих индивидуальностей приводили не только к согласию и сотрудничеству, но и к конфликтам и ссорам».
Любимов, чего нельзя не признавать, вынужден был выслушивать язвительные замечания некоторых актеров труппы. Часто он слышал: «Почему Высоцкому все прощается, а нам нет? Почему ему все можно? Он не считается с коллективом. Ведет себя просто по-хамски!».
В мае 1980 года, за два месяца до смерти Высоцкого, перед выездом Театра на Таганке в Варшаву на Международные театральные встречи, Марина Влади позвонила из Парижа в Москву, поставив в известность Любимова о том, что Володя не сможет приехать в Польшу. Его состояние было довольно тяжелое. Он находился в парижской клинике. Коллеги по театру тогда устроили невообразимый шум: «Это черт знает что! Из-за Высоцкого мы не поедем в Польшу!». Валерий Янклович бросил тогда им нелицеприятные слова: «Запомните, что если где-то вас еще и приглашают, то только лишь потому, что в вашем театре играет Высоцкий! Если бы не его имя, никуда бы вы не поехали!».
Однако, практически убежав из клиники, Высоцкий все же прилетел в Польшу. Он сделал это, взяв всю ответственность на себя и убедив Марину Влади подписать соответствующее заявление. Сумел ее убедить, и она уступила его уговорам. Актер рвался в Польшу. Не хотел подводить зрителей. А, может быть, он знал, как отреагируют партнеры по сцене на его отсутствие?
Но не только они проявляли поразительную недоброжелательность по отношению к Высоцкому. Коллеги по перу также его не жаловали. Большинство из них начало громко петь дифирамбы поэту лишь тогда, когда его не стало. И не только дарить комплименты! Они дружно стали приписывать себе действия и старания по опубликованию произведений Высоцкого. До сегодняшнего дня никто не подтвердил этих фактов. Неизвестно также, были ли это официально признанные литераторы, довольствующиеся личными привилегиями, льготами, продуктовы ми пайками, пригретые властями и в действительности носившие в редакции литературных журналов стихотворения Высоцкого. Известно зато, что поэт написал о них:
Он имел веские основания, чтобы «оценить» их таким образом.
Будучи уже в славе и имея такие знаменитые песни, как «Кони привередливые», «Охота на волков» или «Банька по-белому», как-то в один из вечеров в московском аэропорту поэт встретил Евгения Евтушенко, который, увидев его, задержался и с высоты своего роста бросил на Высоцкого взгляд, лишенный всякого тепла, и после этого он с заумной миной на лице похлопал его по… животу и изрек: «Растешь, брат, растешь», — подводя таким идиотским способом итог творческих успехов Высоцкого.
Вспоминает свидетель этой сцены, приятель артиста: «Все произошло довольно быстро, но Володя приостановился на какое-то время, удивленный такого рода поведением. Громко выругался, а потом сказал: «Не люблю, когда кто-то похлопывает меня так». Эта встреча явно испортила ему настроение».
А Евтушенко, демонстративно накрутив вокруг шеи невероятно длиннющий шарф с заграничной «лейблой», «помаршировал» дальше. Заграничный шарф Евтушенко, кстати говоря, стал предметом множества насмешек. И, может, даже не столько шарф, сколько способ его ношения владельцем. Наиболее метко и в то же время остро высмеяла слабость Евтушенко к заграничным вещам великая Анна Ахматова. Когда Евтушенко пришел к ней в элегантном костюме при галстуке, а из верхнего кармана его пиджака торчала новенькая заграничная авторучка, поэтесса спросила у него: «А где же вы держите свою зубную щетку?». И надо признать, что было это замечание коротким, но необычайно колким.
Справедливости ради следует добавить, что когда Высоцкий написал свою знаменитую «Охоту на волков», Евтушенко, будучи тогда на Севере, получив запись этой необычной песни или, скорее всего, услышав ее случайно у друзей, прислал Высоцкому телеграмму следующего содержания: «Мы слушали твою песню двадцать пять раз подряд. Я становлюсь перед тобой на колени!». Однако это признание не помешало ему позже назвать Высоцкого средним поэтом, средним певцом и средним актером.
В кругах российских литераторов отсутствием зависти в отношении к Высоцкому отличалась, пожалуй, только поэтесса Белла Ахмадулина. На Западе литераторов, высоко ценивших его творчество, было значительно больше. Нобелевский лауреат Иосиф Бродский в фильме о Высоцком, снятом в США в 1981 году, сказал о нем: «Думаю, он был необычайно талантливым человеком, наделенным страшными способностями. Его рифмы были просто феноменальными. Он был очень способный. Имел также феноменальный лингвистический слух. А рифмы — попросту великолепны».
Во время встречи в Соединенных Штатах Бродский подарил Высоцкому свой томик с дарственной надписью. Марина Влади написала в книге «Владимир, или Прерванный полет» (в польском переводе название звучало «Высоцкий, или Прерванный полет»), что Высоцкий поставил подаренный Бродским томик на наиболее почетное место в своей квартире. Канадский ученый и исследователь творчества Высоцкого Марк Цыбульский, однако, быстро опроверг это утверждение, сказав, что не только в «наиболее почетном месте», но и в других «закутках» квартиры Высоцкого никто книги Бродского не видел. Марк Цыбульский склоняется к тому, что Высоцкий вообще не привез книгу с Запада, опасаясь, что ее отберут советские таможенники. Предположения о таможенном контроле, конечно же, справедливы. Не исключено, что Высоцкий все же привез книгу в Россию, но она была конфискована на той же таможне. Лишь недавно стало известно, что после смерти Высоцкого этот томик нашли в архивах КГБ.
Когда Бродского в одном из интервью спросили, помнит ли он, что написал в дарственной надписи на книге своих стихов для Высоцкого, тот ответил: «Помню очень хорошо. Написал: «Большому поэту — Владимиру Высоцкому. Иосиф Бродский».
«В МЕНЯ ВЛЮБЛЯЛАСЯ ВСЯ УЛИЦА…»
О воспоминаниях о Высоцком, написанных его друзьями и родными, на первый план выступают такие черты его характера, как скромность, доброта, нежность и доброжелательность.
О щедрой раздаче им подарков ходят даже легенды. Может быть, поэтому, по причине своей исключительной щедрости, Высоцкий, который зарабатывал в последние годы жизни действительно огромные деньги, оставил после себя немалые долги.
Друг поэта Аркадий Свидерский вспоминал: «Володя очень любил одаривать своих родных, друзей и знакомых. Когда он выезжал на Запад, то по возвращении регулярно привозил всем подарки. Это по собственной инициативе. Но ведь еще дополнительно каждый о чем-то просил. У всех нас остались вещи, напоминающие об этом. Вещи, которые когда-то привез Володя». Даже в последние месяцы жизни Высоцкий не мог освободиться от этих заказов и просьб. Как-то раз Марина Влади сказала своей подруге: «Эти просьбы — как колодец без дна».
Знаменитый русский художник, живший в Париже, а потом в Нью-Йорке, пожалуй, самый близкий и лучший друг Высоцкого Михаил Шемякин вспоминает, как он проведал его (за месяц до смерти) в парижской клинике для пациентов, страдающих от наркотической зависимости: «Володя лежал тогда в такой закрытой клинике в Париже. И конечно, я пошел к нему, пробираясь через какие-то кусты, склады, тылы (клиника ведь была закрытая!), в конце концов, сам не знаю, как это было, какое-то седьмое чувство — я уперся в тяжелую железную дверь. У меня вообще жуткое отвращение к психушкам, коммунисты ведь «лечили» в них (ясное дело, полностью здоровых) людей науки; искусства, диссидентов. Меня также. Ну и увидев железную дверь (надо сказать, везде вокруг тоже было железо — решетки на окнах), я отворил ее, а за ней в коридоре стоял… Володя. Он так обрадовался, увидев меня! Поздоровались. А потом мы пошли в его палату. Володя грустно усмехнулся и сказал: «Ой, Миша, Миша, может, лучше не иди. Это же психушка. Повяжут тебя, повяжут, вот увидишь!»».
