конце приписка: “Я отлично”. И подпись — “Твой друг”. Потом каждую неделю она получала по одному такому письму, более-менее такого же содержания. В одно из писем он вложил фотографию: он сам, глаза немного с косинкой, ликующая улыбка, на фоне ее пышной одежды он выглядел еще тщедушнее, чем ей представлялось, вокруг фейерверками взрывались цветы, одна его рука — двусмысленное размытое пятно — у нее на коленях, второй руки в кадре не видно. На лице Кристин — изумление и негодование, словно он тычет ей в зад большим пальцем.
На первое письмо она ответила, а потом у девочек старших отрядов началась подготовка к заплыву. А в конце лета, пакуя чемодан, она все письма выбросила.
Уже дома, через несколько недель, она получила еще одно зеленое письмо. В верхнем углу штемпель — судя по адресу, он в городе, с тревогой осознала Кристин. Каждый день она ждала, что вот-вот зазвонит телефон. Она была уверена, что сначала он свяжется с ней по телефону, она услышит бестелесный голос. Но он возник перед нею на территории кампуса, и Кристин была застигнута врасплох.
— Как ты?
Улыбка у него была такая же, но со всем остальным стало гораздо хуже. Он был еще тоньше, хотя куда уж тоньше: обшлага распустились, и на рукавах болталась густая нитяная бахрома — можно подумать, она специально прикрывала пальцы с отвратительно обгрызенными ногтями, будто их поели крысы. Волосы — нестриженые, без следов укладки, — падали ему на глаза. А сами глаза на изможденном лице — тонкий треугольник кожи, натянутый на скулы, — суетливо метались за очками, точно у головастика. В уголке рта зажат окурок, и пока они шли рядом, он закурил от него следующую сигарету.
— У меня все прекрасно, — сказала Кристин. А сама думала: я не собираюсь опять с ним связываться, хватит. Довольно с меня интернационализма. — Как поживаете?
— Я теперь жить здесь, — сказал он. — Возможно, изучать экономику.
— Очень хорошо. — Не похоже, что он где-то учится.
— Я приезжаю видеть тебя.
Кристин не поняла — то ли он приехал из Монреаля, чтобы оказаться рядом с ней, то ли просто чтобы прийти к ней в гости, как в тот раз. Но в любом случае она не хотела продолжения. Они как раз проходили мимо факультета политологии.
— У меня тут занятия, — сказала она. — До свидания. — Она поступала жестко и понимала это, но лучше и гуманнее один раз обрубить — так говаривали ее сестры-красавицы.
Потом она подумав, что глупо было проговориться, где у нее занятия. С другой стороны, во всех колледжах вывешивалось расписание, и ему ничего не стоило выискать ее фамилию и печатными буквами записать в зеленом блокноте все ее передвижения. С тех пор он не оставлял ее в покое.
Сначала он поджидал ее возле аудиторий. Она выходила, сухо здоровалась и шла, не сбавляя шага, но это не помогало: он шел за ней на расстоянии и улыбался своей неизменной улыбкой. Потом она вовсе перестала с ним здороваться, притворяясь, что не обращает внимания, но проку было мало — он все равно ее преследовал. А то, что она его боялась — или то было просто смятение? — его лишь подстегивало. Подруги уже заметили, что происходит, спрашивали, кто такой и почему все время за ней ходит. Она и ответить толком не могла, потому что не знала.
Проходили дни, а он и не собирался оставлять ее в покое, и на переменах она уже двигалась быстрым шагом, а потом и вовсе бегом. Он был неутомим — для курящего человека у него была отличная дыхалка: он несся за ней, сохраняя неизменную дистанцию, словно игрушка на колесиках, которую она тащит за собой на веревочке. Она представляла, как нелепо выглядят они, когда несутся галопом через весь кампус. Как в мультяшке: топочущий слон, преследуемый улыбающейся, изможденной мышкой. Они были в классической связке — убегай-догоняй, умора. Но Кристин обратила внимание, что, когда она бегает, ей спокойнее, чем когда ходит размеренно и кожей чувствует взгляд, упертый ей в спину. По крайней мере, она держала мышцы в тонусе. Кристин придумывала новые маршруты и способы бегства: залетала в переднюю дверь туалета кофейни, а выбегала через заднюю, и он терял ее, а потом нашел эту вторую дверь. Кристин пыталась скинуть его с хвоста, петляя по коридорам, через арки, но, казалось, он ориентируется в их лабиринтах не хуже нее. Как последнее средство Кристин использовала женское общежитие: забегала туда, в безопасности наблюдая, как его останавливает строгий окрик дежурного — мужчин в общежитие не пропускали.
Поесть тоже стало проблемой. Только Кристин присаживалась, обычно в компании других членов Дискуссионного клуба, спокойно пожевывая сэндвич, как появлялся он — словно проникал через невидимую лазейку, И тогда ей оставалось либо протискиваться на выход через толкучку, так и не доев сэндвич, либо доедать, зная, что он маячит за спиной, и всем за столом было не по себе от его присутствия, и разговор сбивался и затихал. Подруги ее приноровились узнавать его издалека, они выставляли посты.
— Идет, — шептали подруги и помогали ей собрать вещи, зная, что сейчас начнется бег с преследованиями.
Несколько раз Кристин, совсем обессилев, оборачивалась и давала ему отпор:
— Что вам надо? — спрашивала она и смотрела на него сердито и воинственно, чуть не сжимая кулаки от злости. Ей хотелось схватить его, трясти, ударить.
— Я хочу поговорить с тобой.
— Ну, вот она я, — говорила Кристин. — Что вы мне хотите сказать?
Но он ничего не говорил: он стоял перед ней, переминаясь с ноги на ногу, улыбаясь — может быть, виновато (хотя она никогда не могла постичь смысл его улыбки — растянутый в оскале искусанный рот, обнажающий желтые от никотина зубы, уголки рта приподняты и замерли, словно пред невидимым фотографом), взгляд рыскал по ее лицу, будто он воспринимал ее фрагментами.
Как бы ни утомляло и ни раздражало это преследование, оно дало странный результат: оно было таинственно, и сама Кристин тоже становилась девушкой таинственной. А никто прежде не находил Кристин таинственной. Для родителей она была коренастой здоровячкой, скучной и неинтересной, лишенной вкуса, примитивной, как хлеб. Для сестер она — простушка, они были к ней терпимы, а друг к другу не были: они не боялись ее, потому что она им не соперница. Знакомые парни воспринимали ее как человека, на которого можно положиться. Она была своя, она была трудолюбива, с ней всегда приятно было сыграть в теннис. Мужчины приглашали ее на кружечку пива, чтобы расположиться в более удобной половине бара, той, что для дам и сопровождающих, и принимали как должное, когда Кристин тоже платила за всех. В трудные минуты они поверяли ей свои горести, связанные с женщинами. В ней не было ничего дьявольского — ничего интересного.
Кристин всегда соглашалась с этой оценкой своей персоны. В детстве она сравнивала себя с навязанными невестами или сестрами-дурнушками, и каждый раз, когда сказка начиналась словами “жила-была девушка, прекрасная и добрая”, она знала, что это не про нее. Просто было так, как оно было, ни хорошо, ни плохо. Ее родители знали, что успеха ей не видать, — успеха не бывало, и они особо не расстраивались. Кристин не приходилось изощряться и переживать, как ее ровесницам, и она даже получила особый статус у мужчин, как исключение, не подходя ни под одно определение девушек, которых они обсуждали, — не “динамистка”, не холодная рыба, не подстилка и не злая сучка. Она была достойным человеком. И наравне с мужчинами она презирала большинство женщин.
А теперь вот в ней появилось то, что невозможно объяснить. Ее преследовал мужчина, странный, надо признать, но все же: он явно тянулся к ней и не оставлял ее в покое. И остальные мужчины тоже стали присматриваться к ней, внимательнее, чем прежде, оценивая, пытаясь понять, что там приметили в ней эти нервные глаза, спрятанные за очками. И Кристин из любопытства стали назначать свидания, но и после этих экспедиций тайну ее обаяния так никто и не раскусил. Ее матовое, круглое, как пышка, лицо, коренастая, как у медвежонка, фигура были частью той загадки, которую никто не мог решить. И Кристин это чувствовала. В ванной она больше не пре сд
дс нимтавляла себя дельфином: теперь она бывала неуловимой русалкой, а иногда входила в раж и оказывалась вовсе Мэрилин Монро. Ежедневные гонки обратились в привычку, она их даже предвкушала. В дополнение ко всем другим преимуществам она начала худеть.
Все эти недели он никогда не звонил ей и не появлялся у нее на пороге. Но все же, видимо, он понял, что его тактика не приносит желаемого результата. А может, почувствовал, что она вот-вот заскучает. Он начал звонить по телефону рано утром или поздно вечером, точно зная, что Кристин дома. Иногда он
