— А об этом ты спроси у нее сам.
Сердце Аскольда так и забилось от внезапного волнения.
Он даже растерялся…
— Где же я увижу ее?…
— Погоди немного…
Василий вышел.
Киевский князь в великом смущении ждал, что будет. Должна была так или иначе решиться его судьба. Мгновения тянулись для него несказанно долго. Ему казалось, что он слышит биение своего собственного сердца… Наконец он услыхал легкие шаги Ирины.
— Ты…
Наконец!… — прошептал он. — Знаешь ли, я — христианин!
— Знаю, княже, и радуюсь за тебя.
— А за себя? — наклонясь к ней, тихо спросил Аскольд.
— И за себя также, — вся зардевшись, отвечала молодая девушка.
Князь привлек ее к себе — она не сопротивлялась.
10. ВИЗАНТИЙСКИЕ ЦЕПИ
Снова Аскольд переживал счастливое время любви…
Это было уже не то бурно чувство, полное неисчислимых мук, только мимолетных проблесков счастья, которое переживал он в Киеве, нет, это была кроткая, все умиротворяющая, все смягчающая любовь, тихая, покойная, постоянная…
Аскольд чувствовал, что он не только любит, но и любим… Ирина, по присущей славянкам скромности, не выказывала ему прямо своих чувств, но по ее взглядам, по тону голоса Аскольд видел, что чувства его разделены, что его сердцу отвечает другое сердце, и другая жизнь полна только им одним… А, между тем, если бы он не был так поглощен своей любовью, то наверное заметил бы, как это заметил Дир, что их пребывание в столице Византии обратилось в какой-то плен…
Правда, оба князя и их приближенные были на свободе, но, увы, это была свобода птицы в клетке. В клетке птичка порхает, находит себе корм, но выйти за ее пределы для нее невозможно…
Также было с киевскими князьями.
Пока они были в Константинополе, им ни одного раза не удалось побыть среди своих. Не однажды собирались они в свое становище, но Василий Македонянин под разными предлогами отговаривал их или, лучше сказать, удерживал.
И князья оставались.
А, между тем, остатки дружины уже пришли в себя, опомнились от перенесенного потрясения, число их несколько увеличилось собравшимися с разных сторон товарищами, случайно спасшимися от гибели.
Вместе с этим, пришедшие в себя после погрома варяги почувствовали свою силу.
Почувствовали и заволновались…
— Чего это наших князей держат? — кричали в становище.
— В гости позвали, а назад не отпускают!…
— Мы без князей все равно что без головы — не знаем, уходить нам или здесь оставаться.
— Здесь — так, пожалуй, с голоду вспухнешь!
— Так пойдем на Днепр — там хлеба вволю.
— Как пойдем? А князья-то?
— А чего они там сидят?
— Да, может, их не пускают?
— Тогда пойдем и вызволим! Вернемся без князей — нам позор во веки веков будет!
— Вызволим, вызволим!
— И в Византии позабавимся, душеньку отведем!…
Раздалось бряцание оружия, крики становились все громче и громче, струги приводились в порядок.
В Константинополе испугались снова не на шутку.
Все сведения из становища доходили туда немедленно, и, как ни мало было варягов, нападение их могло наделать множество бед, даже в том случае, если бы сами обитатели Константинополя истребили всех этих полудикарей.
— Чего вы медлите? — говорил Фотий. — Мы добились своего: эти вожди славянского рода приняли крещение, ну, и пусть идут обратно к себе! Отдайте старшему в жены эту девочку, вразумив ее предварительно в том, что она должна заставить весь народ креститься… Отпустите скорее их.
— А Изок?
— Что он?
— Он не желает принимать Христовой веры…
— И те варяги, которые в становище, тоже продолжают веровать своему Перуну, — что же из этого? Ну, удержите этого юношу заложником…
Совет патриарха, особенно ввиду происходившего в варяжском становище, был принят, как спасительный.
Василию Македонянину пришлось вести новые переговоры с киевскими князьями.
Он повел дело, как всегда, весьма тонко, заботясь только о выгодах своего отечества, но обставляя это так, что эти своекорыстные заботы всегда казались чрезвычайно выгодными для противной договаривающейся стороны.
— Князья мои дорогие, — говорил он Аскольду и Диру, когда первый, по его мнению, был достаточно уже истомлен неопределенностью своих отношений к страстно любимой им Ирине, — князья дорогие! Вот познали вы веру Христову, что вы думаете делать теперь?
— В Киев бы! — с тоскою ответил Дир.
— Я думаю то же! Вы теперь счастливцы — христиане, зачем же оставлять народ ваш во мраке невежества… Вы должны поделиться с ним своим счастьем… И его просветить великим светом христианского учения!
— Отпустите нас, и мы пойдем, — снова заговорил Дир.
— Я без Ирины не пойду! — мрачно вымолвил Аскольд.
— Без Ирины! Кто тебе сказал, князь? Но, прежде чем говорить об Ирине, мы поговорим о деле. Ты сам видел величие Византии, сам дивился ему, видел, что не только земные, но и небесные силы защищают ее. Думаешь ли ты бороться с ней и теперь, сам став христианином? Неужели ты решишься идти на этот город как враг, вести с собой полчища варваров, чтобы разорить этот город и воспользоваться его жалкими богатствами, которых и без того у тебя много? Я думаю — нет! А если другие варвары осмелятся пойти с такими же целями, или просто граду св. Константина понадобятся воины храбрые, готовые защитить его, разве ты не дашь нам своих? Этим ты только прославишь свое имя… А если твои соплеменники с Ильменя вздумают пойти на нас войной, разве ты не преградишь им путь, не ляжешь сам на поле брани, спасая св. Город? Скажи, готов ты исполнить это?
— Исполню! — глухо ответил Аскольд.
— Все?
— Да!
— И за народ свой ручаешься?
— И за народ!
— Тогда мы напишем все это на хартии и заключим на веки ненарушимый договор. Согласен?…
— А что я получу за это? — спросил Аскольд.
Василий несколько мгновений поглядел на него, потом ответил только одно слово:
