оказалось очень нелегко.
Еще сложнее была следующая стадия, когда он заставил крохотные желудки расширяться и сжиматься, всасывая и выпуская воду с песком и водорослями.
Это была грубая, очень упрощенная модель. Восемь ртов и восемь соединяющихся с ними желудков одновременно стали его лучшим достижением, и он очень боялся, что его модель похожа на пациента так же, как кукла на живого ребенка. Затем он добавил неторопливые движения тела, которые наблюдал у менее крупных молодых формаций, оставив при этом центральную часть неподвижной. Конвей надеялся, что вкупе с сокращениями желудков это создает впечатление, как от живого организма. Выступивший на лбу пот застилал ему глаза, но к тому времени это уже не имело значения, так как создаваемые им детали все равно не были видны. Он начал думать об определенных частях модели, как о твердых, неподвижных и мертвых. Он сымитировал распространение этик омертвевших районов, пока вся модель постепенно не превратилась в твердый безжизненный ком.
После этого он сморгнул пот с ресниц и начал все сначала, и еще раз, и еще, и тут он обнаружил, что его спутники стоят с ним рядом.
– Они больше на нас не нападают, – тихо сообщил Харрисон, – и, прежде чем они передумают, я хочу попытаться наладить поврежденную гусеницу. По крайней мере здесь нет недостатка в инструментах.
– Кроме как ни о чем не думать, чтобы не испортить твою модель, я могу тебе чем-нибудь помочь? – спросила Мэрчисон.
– Да, пожалуй, – ответил Конвей, не поворачивая головы. – Я собираюсь снова все повторить в той же последовательности, но на этот раз остановлюсь, когда достигну положения, которое имеется на сегодняшний день. Когда я это сделаю, ты будешь думать о наших надрезах, продлевать и углублять их, а я заткну поврежденные горловые туннели и пробурю вспомогательные и пищевые шахты. Ты немного отодвинешь отрезанную часть и сделаешь ее твердой, то есть мертвой, а я в это время попытаюсь передать мысль, что другая часть шевелится и жива и останется таковой в дальнейшем.
Она очень быстро ухватила идею, но у Конвея не было возможности узнать, ухватил ли ее, да и мог ли вообще ухватить их пациент.
Позади них Харрисон трудился над поврежденной гусеничной лентой, в то время как перед ними модель пациента и проводимое хирургическое вмешательство становилось все более детальным – вплоть до миниатюрных гофрированных перемычек и того, что случится, если их повредить.
Конвей неожиданно поднялся и стал карабкаться по наклонному полу.
– Извини, – произнес он вслух, – но мне необходимо выйти за пределы мысленной досягаемости модели и дать мыслям немножко перевести дух.
– Мне тоже! – через несколько минут воскликнула она. – Я к тебе...
– Взгляни!
В это время Конвей стоял, уставившись в темный свод каверны и давая отдых глазам и мозгу. Он быстро посмотрел вниз, подумав сначала, что инструменты снова атакуют, но увидел лишь Мэрчисон, которая указывала рукой на их модель – их работающую модель!
Несмотря на то, что модель была вне пределов досягаемости их разума, она не осела и сохранила все детали. Конвей моментально забыл о физической и умственной усталости.
– Должно быть, таким способом оно пытается сообщить, что понимает нас, – возбуждение сказал он. – Но мы должны расширить контакт, больше рассказать о себе. Иди и прихвати еще несколько инструментов, и сделай модель этой каверны со всеми ее кабелями, а я отформую в соответствующем масштабе машину и наши движущиеся фигурки. Модели, конечно, будут очень грубыми, но начнем с того, что нам необходимо передать всего лишь идею о том, какие мы маленькие и как уязвимы перед атаками инструментов. Затем мы отойдем немного в сторону и сформируем действующие модели проходческой машины, бульдозеров, вертолетов и разведкораблей – все, что есть на поверхности, но ничего такого большого и сложного вроде «Декарта», по крайней мере для начала. Нам нужно, чтобы все было предельно просто и доходчиво.
За очень короткое время площадка вокруг машины была буквально усыпана моделями. Как только люди заканчивали придавать им должную форму, пациент брал управление моделями на себя, и все новые и новые инструменты грузно, но очень осторожно вкатывались в каверну, как бы сгорая от нетерпения, чтобы из них что-то сделали. Но запотевшие стекла гермошлемов стали почти непрозрачными, да и воздух был почти на исходе.
Мэрчисон настояла на том, что у нее как раз осталось время для еще одной модели – большой, на которую уйдет до двадцати инструментов, – как из-за машины появился Харрисон.
– Я вынужден забраться внутрь, – сообщил он. – В отличие от некоторых, я тяжко трудился и истратил свой запас воздуха...
– Пни-ка там его за меня. Ты к нему поближе.
– ...но машина будет двигаться в четыре раза медленнее, – продолжал лейтенант, – а если не будет, то теперь мы сможем позвать на помощь. Я использовал инструмент и сформовал новую антенну – мне известны точные размеры, – так что у нас есть даже двусторонняя видеосвязь...
Он резко остановился, уставившись на то, что творила Мэрчисон со своими инструментами.
– Я в этой команде патолог, – немного сварливо объяснила она, – и это моя работа рассказать пациенту, а точнее – дать ему почувствовать, как мы выглядим. Эта модель имеет весьма упрощенные дыхательную и кровеносную системы, органы пищеварения и речи со всеми, как видите, основными узлами.
Естественно, что, поскольку я знаю о себе немножко больше, чем кто-либо другой, этот представитель рода человеческого – женщина. И, что не менее важно, не желая лишний раз сбивать пациента с толку, я не стала ее одевать.
На ответ у Харрисона не хватило воздуха. Они последовали за лейтенантом в машину, и, пока Конвей налаживал связь, Мэрчисон инстинктивно подняла руку, прощаясь с каверной и разбросанными по площадке моделями из инструментов. Должно быть, она слишком усиленно думала о прощании, потому что ее последняя модель тоже подняла руку и не опускала ее до тех пор, пока машина медленно не пересекла границу мысленного контроля.
Неожиданно ожили все три экрана, и на Конвея в упор уставился Дермод.
На лице командующего отразились озабоченность, облегчение и воодушевленность – сначала поочередно, а потом все вместе.
– Доктор! Я уже думал, что мы вас потеряли, – сообщил он. – С тех пор, как вы отключились, прошло уже четыре часа. Но я могу доложить вам о положительных изменениях. Иссечение продолжается, а все нападения инструментов прекратились полчаса назад. Из вспомогательных шахт, от перемычек, из дезактивационных команд – отовсюду сообщают, что проблем с инструментами у них больше нет. Доктор, эти условия – временные?
Конвей протяжно и громко вздохнул от облегчения. Несмотря на порой замедленную физическую реакцию, в интеллектуальном отношении их пациент был очень ярким парнем. Конвей отрицательно покачал головой и сказал:
– С инструментами сложностей больше не будет. Наоборот, они помогут вам управиться с оборудованием и будут делать все необходимое в труднодоступных местах разреза, как только мы объясним, что нам нужно. Вы также можете забыть о необходимости расширять линию иссечения для изоляции здоровой части тела от больной – наш пациент сохранил достаточную подвижность, чтобы самостоятельно отползти от ампутированных районов, – а это значит, что у вас высвободятся дополнительные корабли, иссечение пойдет быстрее и мы закончим операцию раньше планировавшегося срока.
– Видите ли, сэр, – закончил Конвей, – теперь пациент начнет активно с
