Филлис в некоторых отношениях гораздо практичнее меня.
— Семь тысяч двести футов, — сообщила она, — это чуть больше мили с третью. А давление на этой глубине немногим больше тонны с третью.
— Ах, ты, моя сценаристочка, — восхитился я, — что б я без тебя делал? Но все же…
— Что?
— Тот парень из Адмиралтейства, капитан Винтерс, говорил о давлении в четыре-пять тонн… — Я повернулся к начальнику экспедиции. — Какая здесь примерно глубина?
— В районе Кайманской впадины, между Ямайкой и Кубой, — ответил он, — более пяти тысяч.
— Но… — начал я удивленно.
— Саженей, милый, — подсказала мне Филлис, — в футах — тридцать тысяч.
— А-а-а, — протянул я. — Это около пяти с половиной миль?
— Да, — подтвердил капитан-лейтенант.
— А… — начал было я.
Но он уже вернулся к своему докладу.
— Это, — обратился он к собравшейся толпе, состоявшей к тому времени из меня и Филлис, — на сегодняшний день предел наших возможностей. Хотя… — Он сделал многозначительный жест и указал на точно такую же сферу, но гораздо меньшего диаметра. — Здесь перед нами совершенно другой аппарат, способный достичь в два раза большей глубины, нежели батископ, а, возможно, и еще большей. Этот аппарат полностью автоматизирован и кроме всевозможных измерительных приборов оснащен пятью телевизионными камерами. Четыре из них дают изображение в горизонтальной плоскости, а пятая — в вертикальной, под самой сферой.
— Этот прибор, — вдруг раздался чей-то голос, имитирующий интонацию начальника, — мы называем «телебат».
Однако никакая насмешка не могла смутить капитан-лейтенанта — никак не отреагировав, он невозмутимо продолжал лекцию. Но аппарат уже был окрещен и так и остался телебатом.
В течение трех дней мы занимались испытанием и наладкой оборудования. Нам с Филлис тоже позволили влезть в батископ и погрузиться на триста футов, — просто так, чтобы прочувствовать, что это такое — после чего мы уже не завидовали тем, кому предстояло погружение на тысячу саженей.
Утром четвертого дня все столпились вокруг батископа. Два участника экспедиции — Вайзман и Трэнт — протиснулись сквозь узкое отверстие внутрь аппарата, затем им передали необходимую на глубине теплую одежду, пакеты с едой, термосы с горячим чаем и кофе.
— О’кей, — махнул на прощание Трэнт, показавшись из люка.
Матросы задраили крышку люка и при помощи лебедки перенесли батископ за борт. Он висел, сверкая в солнечных лучах, и слегка покачивался. Неожиданно на телеэкранах возникло наше изображение — кто-то из парней внутри батископа включил камеру.
— О’кей! — уже из динамика раздался голос Трэнта. — Опускайте!
Батископ коснулся воды, и через мгновение волны океана сомкнулись над ним.
Я не хочу описывать детально все погружение — оно было долгим и утомительным. Надо сказать, смотреть на экран, ничего не делая, довольно скучное занятие. Вся жизнь моря, оказывается, четко разграничена на определенные слои-уровни. Верхний, самый обитаемый слой, кишит планктоном, подобно непрекращающейся пылевой буре. Разглядеть можно только существа, вплотную приблизившиеся к иллюминаторам. Глубже, из-за отсутствия питательного планктона, жизни почти нет, лишь изредка на экранах проскальзывают тени каких-то рыб: мрак и пустота — однообразный вид до тошноты. Поэтому большую часть времени мы провели с закрытыми глазами и лишь изредка выходили на воздух перекурить. Солнце палило нещадно, и матросам приходилось то и дело поливать раскаленную палубу водой. Флаг, что тряпка, болтался на флагштоке, разморенный океан распластался под тяжелым куполом неба, и только где-то над Кубой виднелась тонкая полоска облаков. Кроме помех в наушниках, тихого гудения лебедки и голоса матроса, отсчитывающего пройденные сажени, ничто не нарушало безмолвие дня.
Иногда неожиданно раздавался бодрый баритон начальника экспедиции:
— Эй, там, внизу, все в порядке?
И мгновенно в наушниках отзывалось:
— Да, да, сэр.
Один раз, кажется, Вайзман, спросил:
— Был ли у Бибе костюм с электроподогревом?
Выяснилось, что никто не знает.
— Если нет, снимаю перед ним шляпу!
— Полмили, сэр! — раздался скрипучий голос матроса.
Лебедка продолжала вращаться, на экранах было все то же: отдельные стайки рыб, тут же исчезающие в темноте. Смотреть было не на что. В наушниках пожаловались:
— Эти твари неуловимы! Стоит поднести камеру к одному иллюминатору — появляются в другом!
— Пятьсот саженей. Вы обходите Бибе! — объявил капитан-лейтенант.
— Чао-чао, Бибе! — отозвались на глубине, и снова на долгое время наступила тишина.
Внезапно молчание прервал далекий голос:
— Удивительно! Здесь опять жизнь: куча головоногих, больших и малых. Вы должны видеть! Что-то еще, на границе света… очень большое… не могу точно… Возможно, гигантский кальмар… Нет, черт побери! Не может быть!.. Кит… на такой глубине!
— Маловероятно, но возможно, — авторитетно заметил начальник экспедиции.
— Но в этом случае… эх, черт, он скрылся! Н-да! Мы, млекопитающие, иногда добираемся и сюда.
— Обходим Бартона! — объявил капитан-лейтенант и добавил, неожиданно сменив тон: — Теперь, ребятки, все зависит только от вас. У вас все в порядке?
— Все о’кей, сэр!
И снова тишина.
— Скоро миля! Как самочувствие?
— А как там погода наверху?
— Полный штиль, ни ветерка.
— Тогда продолжим, сэр. Неизвестно, что будет завтра: может быть, придется ждать благоприятной погоды не одну неделю.
— Хорошо, пусть так. Раз вы уверены в себе…
— Мы уверены, сэр.
— В таком случае, еще триста саженей.
Прошло немало времени, прежде чем до нас донесся голос Трэнта:
— Пусто, пусто и темно. Любопытно, как отличаются слои друг от друга.
И через несколько секунд:
— Опять кальмары?! Светящиеся рыбы… целый косяк! Ух! Видите?
Мы, не отрываясь, глядели на экраны, с которых на нас уставились диковинные существа — видения ночных кошмаров.
— Ошибка природы, — сказал Трэнт, — или безумие.
— Все, — вдруг объявил начальник экспедиции. — Тысяча двести саженей. Отбой, мальчики.
— Хм, — прозвучало в наушниках. — То, что хотели, мы не обнаружили…
Лицо капитан-лейтенанта ничего не выражало. Ожидал ли он от этого погружения какого-нибудь результата или нет — трудно сказать. Думаю, нет. Думаю даже, никто ни на что не рассчитывал: болиды, или что бы там ни было, должны были располагаться на самом дне, а до дна от того места, где зависли двое парней, как показывала эхограмма, оставалось не менее трех миль.
— Эй, там, на батископе, начинаем подъем. Готовы?
— Да, да, сэр.
Заработала лебедка, и ворот медленно начал набирать обороты.
— Как у вас, порядок?
— Порядок, сэр.
