процессии, выкопанную им только что.
Тюрьма, а вернее, сбитая из глины вперемешку с навозом конура выходила единственным своим редко зарешеченным окном на улицу. Стараясь не шуметь и воротя носы от нестерпимого смрада и зловония, распространяемого дохлым, полуразложившимся поросенком, мальчишки подкрались к оконцу. Хуан размахнулся и ловко швырнул труп прямо меж решеток в конуру. Из тюрьмы раздался душераздирающий визг. Юный маркиз де Карабас зло засмеялся, прислушиваясь к всхлипам и стенаниям ростовщика, никак не решавшегося взять в руки труп поросенка, к которому евреям было запрещено даже прикасаться, дабы избавить себя от мучений. Наконец боязнь задохнуться поборола религиозные и нравственные преграды, и еврей выбросил труп наружу. Один из озорников тотчас подобрал его и забросил обратно в тюрьму. Раздался новый вой, в котором теперь уже слышалось более жалоб, нежели испуга. Мальчишки в восторге стали подвывать ростовщику.
Подобное перебрасывание дохлым поросенком продолжалось до тех самых пор, покуда привлеченный воем викарий не подошел к тюрьме и не разогнал стайку озорников.
Наутро никто даже не стал разбираться в деле, которое привело ростовщика в селение. Один из работников просто отпер тюремную конуру и пинками выгнал из нее ослабевшего от голода и побоев еврея. Тот, подобрав полы своего свалявшегося, некогда блистательного халата, медленно побрел по дороге, ведущей прочь от столь нерадушно принявшего его Карабаса. Уже порядком отойдя от селения, ростовщик, коего звали Авраам Клейнер, обернулся и погрозил измазанными грязью и останками разлагавшегося трупа поросенка кулаками.
– Проклинаю тебя! И тебя, и род твой до последнего колена! – воскликнул он, произнеся старинное иудейское заклятие. – Проклинаю и клянусь Яхве, что отомщу всеми известными способами за это унижение.
Еврей тут же очертил вокруг себя круг и произнес еще одно, еще более могущественное заклинание.
В это же самое время, покуда ростовщик, выйдя за селение, клялся в мести, Хуан грезил наяву. Ему виделся распятый на огромном кресте черный бык, с которого прожорливые мухи с золотистыми брюшками заживо снимают кожу. Бык глядел в небо мученическими голубыми глазами, из которых на землю вместо слез падали ослепительно белые жемчужины. Видение было настолько прекрасным, что, очнувшись, мальчик еще долго не мог прийти в себя от восторга. Он решил, что картина, пригрезившаяся ему наяву, обязательно должна значить нечто важное, что вскорости произойдет в его жизни.
А дон Карлос тем временем почти совсем сошел с ума. Он наконец-то нашел образ нового креста, которому посвятил большую часть своего времени и который просто обязан теперь спасти папскую католическую церковь от нахлынувших на нее со всех сторон еретиков, иудеев и мусульман. Надо сказать, что к тому времени король Фердинанд и королева Изабелла Кастильская повели великую войну за освобождение южных земель Испании от мавров, что не могло не отразиться на взглядах дона Карлоса. Едва осознав всю важность открытия, маркиз громогласно позвал единственного слугу, старого Хорхе, и велел ему одеть себя в праздничный камзол и седлать лошадь.
– Я еду в Севилью! – заявил дон Карлос оторопевшему слуге и прибежавшему на шум сыну. – Мне необходимо срочно видеть архиепископа, дабы испросить у него рекомендательное письмо к Папе, – добавил он таинственным полушепотом, старательно сворачивая в тонкую трубочку листок бумаги, над которым он корпел последние три года и где был изображен новый католический символ – крест в виде разложенного циркуля.
Достойный кабальеро уже давно не сиживал на коне, преимущественно оседлывая табурет, а потому он долго не мог взобраться в седло, которое расторопный Хорхе укрепил на спине старого рысака. Конь прядал ушами, покорно стоя у топчана, с помощью которого маркиз на него садился. Наконец дон Карлос кое-как взгромоздился на рысака, выглядевшего не менее старым, чем Хорхе, помахал слуге и сыну и выехал за ворота имения.
Больше Хуан и верный старый Хорхе уже не видели его в добром здравии. Достойный гранд вернулся в следующее воскресенье, но не на коне, а пешком и без своего хоть и старого, но еще хорошего выходного камзола. Это было еще не так ужасно, как то, что дон Карлос окончательно потерял рассудок. После беглого осмотра, проведенного тут же приглашенным Хуаном в дом викарием, последний признал маркиза де Карабаса сумасшедшим. Причем дон Карлос во время осмотра сильнейшим образом возбудился и начал кидаться на окружающих, а потому викарий объявил его буйным и потребовал сей же час посадить маркиза под замок.
Вот и сбылось пророческое видение Хуана. Его отца посадили не просто под замок, а прибили к стене в одной из комнат длинную цепь, окончание которой надели маркизу на талию. Вид отца, посаженного на цепь и без конца бормочущего что-то себе под нос, был ужасен.
Так юный Хуан де Карабас потерял обоих родителей. Вскоре он выяснил, что дон Карлос, едва оказавшись в столице Кастилии, тут же направился прямо к архиепископу Севильскому. Во время приема удостоенный чести маркиз безапелляционно объявил, что только его гений способен спасти христианский мир от нашествия еретиков и неверных. В это время у кардинала Испании и архиепископа Севильского Гонсалеса де Мендосы гостил глава недавно введенной в Испании инквизиции. Сам архиепископ, известный своим пристрастием к роскоши и всему утонченному, терпеть не мог разного рода одержимых, тем более спятивших на религиозной почве. Поэтому он без всякого удовольствия выслушал заявление дона Карлоса. Великий инквизитор, напротив, был само внимание. Однако, увидев на листе бумаги вместо креста тщательно нарисованный циркуль, он пришел в неописуемую ярость. Накричав на несчастного кабальеро и назвав его действия кощунственными, Великий инквизитор Торквемада с молчаливого благословения кардинала велел отцу Хуана убираться прочь, тут же порвав и растоптав кропотливый труд трех лет. С этого момента рассудок маркиза де Карабаса окончательно помутился.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
После того как помешавшийся в уме глава семейства де Карабасов был посажен под замок, Хуан и старик Хорхе сели в большой комнате за стол друг напротив друга и стали держать совет. Верный слуга сообщил юному де Карабасу, что хоть его отец еще жив и согласно испанским законам Хуан не может называться маркизом, он все равно уже стал доном, то есть главой семьи. Теперь на плечи в одночасье возмужавшего наследника ложатся многочисленные обязанности, добавил Хорхе, глядя своими добрыми глазами на внимательно смотревшего на него мальчика.
– Милый Хорхе, скажи не скрывая, что сейчас лежит у нас в кошеле? – пытливо спросил слугу Хуан.
Слуга тяжело вздохнул:
– Ничего, дон Хуан. Ни единого дуката.
Далее Хорхе поведал мальчику, какими еще «богатствами» он располагает. Оказалось, что от некогда обширных земель вокруг Карабаса, ранее принадлежащих их старинному роду, дон Карлос владеет лишь полем за селением, на котором благодаря грезам юного Хуана раскинулось ныне кладбище животных.
– И это все? – поразился новый господин.
Старик Хорхе пожал плечами, дескать, ничего не поделаешь, таков рок, довлеющий славному роду Карабасов.
– А как же сундуки? – не унимался Хуан. – Что хранится в сундуках, которые стоят в кабинете моего несчастного отца?
– Они пусты, – был ответ.
С помрачневшим лицом юный маркиз замолчал, глядя в темный потолок своего убогого жилища. И тут своды потолка унеслись ввысь, раздвигаясь и расталкивая пространство и время. Хуан грезил, будто он оказался в огромном светлом зале, стены которого сплошь завешаны прекрасными картинами, пол выложен в виде замечательной мозаики, а вокруг него стоит самая красивая мебель, которую только можно себе представить. Посреди зала на золоченом троне восседал папа римский. Он жестом подозвал к себе быка, спокойно стоявшего поодаль, рядом с Хуаном. «Мой дорогой, мы повелеваем, пусть этот славный муж будет достойным моего благословения». Бык подошел к мальчику и преклонил перед ним колена, передавая тем самым папское благословение. Его длинный алый язык змеей выполз изо рта быка и подмел мозаичный пол перед ногами мальчика.
Хуан очнулся от оцепенения, которое нападало на него всякий раз, как он грезил наяву. Старый Хорхе все еще сидел напротив, правда успев за это время задремать. Точно так же дремал он, приклонив голову
