уроки верховой езды, потому что однажды Руби сказала, что любит лошадей, все равно не знаю, как вести себя с ней. Возможно, это все из-за моих неприятных подозрений по поводу собственных поступков. Я подруга Лили, потому что она мне нравится и у нас много общего, или потому что приятно дружить со звездой? Честное слово, я не могла ответить на этот вопрос.
— Познакомь нас, — сказала Стэйси, уже практически встав со стула.
— Хорошо, — ответила я, — только пообещай, что не будешь набиваться ей в агенты.
Стэйси оскорбилась, но я знала, о чем говорю.
Лили побрила голову для своей последней роли в претендующей на «Оскар» сказке об умственно отсталой женщине с раком груди, и волосы только начали отрастать. Пожалуй, стриженый череп подчеркивал ее почти светящуюся красоту. Рядом с ней Стэйси, которая всегда выглядела такой безупречной, такой идеальной, казалась бледной подделкой. После того как мы с Лили соприкоснулись щеками, изображая поцелуй, я потрогала ее голову.
— Какой пушистый ежик, — сказала я, и она засмеялась, правда, показалось, не так весело, как обычно. Вот, что мне нравится в Лили больше всего — она неизменно смеется над моими шутками. Питер говорит, что мне понравится всякий, кто считает меня остроумной, и это, наверное, так. Но он ошибается в том, что только поэтому я вышла за него замуж. Не менее важно было то, что и он меня смешил.
Я представила Стэйси, и Лили вежливо пожала ей руку.
— И что ты тут делаешь? — спросила я. — Ты же терпеть не можешь вечеринки.
Она пожала плечами.
— Лили сегодня награждают, — сказала Стэйси. — Ты разве не видела программу?
— Награждают? — спросила я.
— За смерть на экране от рака груди, — сказала Лили. — Думаю, они просто не смогли найти настоящую больную женщину, которая смогла бы подняться на сцену.
— Вы блестяще играли, — сказала Стэйси. — Люди станут более сознательными и осторожными. Конечно же, вы заслужили награду.
— Возможно, — сказала Лили, но это прозвучало так, будто сама она в это не верит. Я вынуждена была с ней согласиться. Оглядевшись, я изумилась тому, как много женщин тайно борются со страшным заболеванием, которое Лили только играла. Разве они не заслужили гораздо большего признания, чем она? Ведь когда кинокамеры заканчивали работать, она шла домой. А их этот рок не покинет никогда.
— А чем ты занимаешься, Джулиет? — спросила Лили. — До сих пор раскрываешь убийства?
Я улыбнулась. Мне было неудобно.
— Не убийства.
И переменила позу: ноги начали болеть в тесных туфлях.
Она вопросительно подняла бровь.
— Ну давай, расскажи ей, — сказала Стэйси, толкая меня в бок локтем. — Джулиет теперь частный сыщик!
Я покраснела. Я все-таки еще немного стеснялась своей новой работы. Не то чтобы она мне не нравилась — наоборот, я просто влюбилась в эту работу. Я в итоге уступила просьбам своего старого друга Эла Хоки, с которым познакомилась, когда была федеральным общественным защитником, а он следователем. Мы вместе вели очень много дел, и остались друзьями, даже когда я уволилась, чтобы сидеть дома с детьми. Эл открыл контору частного сыска и предложил присоединиться к нему. Новое положение «работающей мамы» привлекало меня, и вместе с тем было смешно, что моя закоренелая привычка совать нос в чужие дела превращается в профессию.
— Правда? Детектив? — спросила Лили.
— Следователь. Пока еще нет лицензии. И у меня неполный рабочий день, — сказала я.
К моменту, когда Эл предложил мне работу, я потихоньку сходила с ума. Есть женщины, которые умело и счастливо переживают превращение из полноценного участника производственного процесса в маму-домоседку. Я встречала таких в парке. Они делятся методами лепки из пластилина и выращивают на заднем дворе натуральные продукты для детского питания. Меня проще заставить съесть пластилин, чем что-то из него вылепить. И если честно, я не помню, когда в последний раз подавала на стол овощи, вынимая их не из морозилки, если не считать соленых огурцов. Не поймите меня превратно. Я безумно люблю своих малышей, и это иногда меня пугает. Я люблю их чумазые мордашки и маленькие пальчики на ногах. Я люблю их до глупости забавные и пронзительно верные замечания, люблю, как они запутывают ручонки у меня в волосах, когда я ложусь с ними вздремнуть. Но перспектива проводить с ними целый день наполняет меня ужасом. Развлекать двух человек, суммированное внимание которых длится три минуты, в течение четырнадцатичасового дня — задача, по сравнению с которой сизифов труд кажется детской игрой в шарики. Полдня я жаждала нанять няню и отправить свою скучающую, неудовлетворенную, быстро расширяющуюся задницу заниматься снова работой юриста. А вторую половину дня я убеждала себя, что есть смысл находиться с детьми день за днем, час за часом, забирая их от друзей на уроки фортепьяно, перестирывая бесконечные горы маленьких вещей и из последних сил цепляясь за рассудок. Мне показалось, что предложение Эла делает возможным и быть с детьми, и выполнять работу, которая не подразумевает контактов с малышами и грязным домом.
Сначала меня жестоко лишили иллюзий о том, что работа на полдня — это пустячное дело, пока дети находятся в школе. Мне никак не удавалось поработать больше, чем сорок пять минут в день. После того как я отвозила Руби и Исаака в две разные школы и выполняла все, без чего нашей семье существовать совершенно невозможно, у меня оставалось достаточно времени, чтобы сделать два телефонных звонка или написать половину письма, и я должна была уже вновь ехать их забирать. До сих пор Эл был необыкновенно терпелив к моему вопиющему отсутствию, хотя и называл меня своим партнером- невидимкой.
Лили сощурила глаза и наклонилась вперед:
— Какую работу ты делаешь?
— В основном по защите обвиняемых, — сказала я. — Адвокаты нанимают нас расследовать их дела. Фотографировать места преступления, находить свидетелей — такого рода задачи. Еще мы выполняли работу по смягчению смертной казни.
— Как это? — перебила Стэйси. — Как ты смягчишь газовую камеру?
— Мы ищем все, что может помочь адвокату убедить суд, что казнь подзащитного будет несправедлива. Например, что в детстве с ним плохо обращались или что он очень хорошо относился к своей бабушке. В таком роде.
Лили встала и схватила меня за руку. Ее лицо пылало, на верхней губе выступили капельки пота.
— Мне нужно с тобой поговорить, — тихо сказала она.
— Ну ладно, — ответила я, ошеломленная ее горячностью.
Лили быстро оглянулась и встретилась взглядом со Стэйси. Она закусила губу.
— Наедине, — пробормотала она.
Стэйси подняла бровь и сдержанно улыбнулась.
— Я жду тебя за нашим столом, Джулиет, — сказала она. — Приятно было познакомиться, миссис Грин.
Но Лили уже тащила меня через зал. Я спотыкалась, делая все возможное, чтобы не казалось, будто меня принуждают против воли.
— Лили, помедленнее, — сказала я. — Я еле иду в этих туфлях.
Лили отпустила мою руку.
— Извини, — сказала она.
Мы вышли из зала в коридор. Находились мы на третьем этаже отеля в чем-то вроде мезонина, откуда открывался вид на пышное фойе. Вестибюль был пуст, только у дверей женского туалета стояла небольшая очередь. Невысокая толстуха в обтягивающем платье с агрессивным узором посмотрела на нас. Она широко раскрыла глаза и локтем толкнула в бок женщину, стоящую за ней. По очереди пошла волна, и через несколько секунд все либо смотрели на Лили, либо старательно отводили взгляд. Внезапно я ощутила, на что похожа жизнь Лили. Эти женщины работают в мире кино, но даже они не способны воспринимать ее нормально. А что тогда творится на улице?
— Сюда, — сказала Лили, открывая дверь в пустую комнату и вталкивая меня туда. Это был еще один
