будет, а завтра будет всего один воскресный автобус, отъезжающий в 6:55. Мне нельзя на него опоздать. Я спрашиваю, есть ли поблизости гостиница. Он морщит лицо, проводит уставшей ладонью по лбу и показывает мне на «У Лолы».
«У Лолы» убого, что пиздец. У регистрации полно дремлющих проституток и бездомных, которые переругиваются на тарабрщине недоспавших людей. Портье сидит за пластиковым экраном, вытирая пот с головы картонной подставкой под пиво. Его взгляд прилип к паре силиконовых сисек, занимающих весь экран портативного телевизора. Я звоню в звонок.
Он поворачивает голову, поглощая меня одним втягивающим взглядом.
— Остался только двойной, — заявляет он, прежде чем я успеваю что-то сказать. — Но ты можешь снять его и для себя одной.
Он скалится мне, как будто сказал нечто невероятно смешное.
— Спасибо, — отрезаю я и проталкиваю деньги сквозь зазор в экране. Он сует мне ключ и предлагает проводить меня в комнату. Я отказываюсь с непроницаемым лицом, и взлетев по лестнице, врываюсь в свой номер и запираюсь. Воздух провонял сигаретами и немытыми телами. Я распахиваю окно, подпираю стулом дверь, затем падаю, полностью в одежде, на жесткую, как камень, постель. Сплю я неспокойно, злые, сердитые, невидимые насекомые жутко садятся мне на кожу, недобрые люди заходят в комнату, вторгаясь в мои сны и выползая из них. Скрежет из-под кровати в конце концов заставляет меня вскочить где-то в районе пяти. Глаза зудят и ноют, но больше мне не заснуть. Глотать больно. Писаю, брызгаю холодной водой на лицо и с непроснувшимися глазами ковыляю к ресепшену. Джон Уэйн раскорячился на спинах двух несущихся галопом лошадей и палит из пистолета в жирного, сопящего как боров дядьку. Я отдаю бездомному парню свой ключ, говорю ему идти занимать номер, затем выныриваю в туманное черное утро. Несмотря на леденящую сырость раннего зимнего утра, я пребываю в эйфории. Сегодня новый день. Я закуриваю сигарету, глубоко затягиваюсь и беру курс на автобусную остановку.
На ней полно ночного народу. Бездомные, алкашня, страдающие бессонницей, никому не нужные, кого не любят и кого невозможно любить. Была ли я одним из этих людей? Стала ли бы? Нахожу мою платформу и присаживаюсь на скамейку возле дрожащей девочки-подростка, одна сплошная перекись плюс косметика — высшая фаза красоты среди проституток, от которой через год или около того ничего не останется. Я забавляюсь идеей, а не завести ли с ней разговор, но в ее глазах есть нечто неуловимое. Мне нужно просто пообщаться, чтобы убить время.
Путь долгий и темный. Девочка сидит позади меня и кротко посапывает, притулившись к окну, а я, широко распахнув глаза, маниакально всматриваюсь в разрозненные вспышки пейзажа. Батальоны недавно построенных домов расползлись по истощенной земле города. Многочисленные муниципальные микрорайоны нависли над безупречными рядами красоты — холмами, озерами, долинами, медленно раскрывающимися под изменчивыми изгибами утра. Мы углубляемся все дальше в сельскую местность, прочь и прочь от безумия города. Где-то, вон там, где-то за побитой морозом зеленью и покрытыми амфетамином горными вершинами — моя мама. Это земля моей мамы. Мне становится радостно от воспоминания о ней. Ее мягкие руки и застенчивая улыбка. Ее яркие, обжигающие глаза — мамины глаза. Блестящие, надежные и вечные.
Следуя инструкциям водителя, я прохожу через ленивую деревушку, забираю налево у церкви, а потом спускаюсь по склону, усеянному маленькими уютными коттеджами. Я зачарована и взволнована. Все прошлые страхи и дурные предчувствия по поводу моего неожиданного приезда превратились в ничто перед лицом такой красоты. Я считаю номера домов и отправляюсь к десятому — такое изобилие мои глаза уже почти не воспринимают.
Ее дом небольшой, очень простой, но симпатичный, украшенный падубами и лозами вьюнков. Я останавливаюсь у ворот, и мое сердце переворачивается. На карнизах переругиваются, бранятся птицы. Жду и гляжу. Я больше не боюсь — мне только хочется растянуть этот миг. Мне хочется запомнить те минуты, после которых я снова обрету маму.
А затем: свет в кухонном окне и она набирает чайник из-под большого крана, эта картинка оставалась у меня в памяти. Теперь во мне заметался ужасный водоворот эмоций — волнение, и страх, и безумный, безумный восторг, что я вижу ее отсюда, а она не знает, что я здесь. Само ее наливание воды в чайник переполняет мое сердце такой любовью, что я не могу сдержать слез. Распахиваю калитку. Она зевает, проводя рукой по волосам. А волосы у нее отрасли — такие длинные! Я сбегаю по дорожке, и вот, Господи Боже мой, вот она, такая красивая и совершенная. Она отодвигается от окна, и неожиданное ее исчезновение отзывается болью у меня в животе. Я подбираюсь к двери, и хруст гравия под моими ногами заставляет ее вернуться к окну. Наши глаза встречаются, и она смотрит мне в лицо, и все мысли утекают прочь, у меня в голове только белизна и пустота, и нет ничего кроме нее.
Мама. Моя прекрасная мама. Смотри, кто здесь.
Примечания
1
В оригинале слово из внутреннего ливерпульского сленга — beak (клюв).
2
Сумеречное состояние эпилептического или психогенного происхождения.
3
Скауз — прозвище уроженца или жителя Ливерпуля. От «лобскауз» — популярное ливерпульское блюдо из тушёного мяса с овощами и галетами.
4
Блюда, пользующиеся особой популярностью у английских рабочих.
5
Известное телешоу.
6
Одна из девяти старейших мужских привилегированных частных средних школ в Рагби, графство Уорикшир; основана в 1567.
