Выхода не было.
— Да что же это такое, — взмолился он, перевернувшись на спину и глядя в загаженный канифолью и экскрементами потолок, — что происходит?
Внезапно, совершенно неожиданно, как-то даже исподтишка… во всяком случае, так показалось застонавшему таракану, в глаза ему ударил ярчайший свет. Обухом, оглоблей, кувалдой — чем-то твёрдым и жестоким, как сама жизнь.
Вот он — алгоритм!
Вот!
ДА ВОТ ЖЕ ОН! Приплясывает на кончике языка, дразнит и ускользает!
Записать! Срочно записать, пока не ушло!
Таракан вскочил на ноги. Мокрые вонючие брюки его уже не беспокоили. Господи, да он просто ничего не замечал! Всё растворилось в божественном экстазе сияющих в голове строк. Ряды бесконечно прекрасных математических символов, словно по волшебству выстраивались в геометрически правильную решётку. Где-то в одном из выводов всё упрощалось до дивной краткой формулы, потрясающей своей лаконичностью… обманчиво простой, но таившей в себе неоткрытые математические миры…
Всё это нужно было срочно записывать. Но записывать, — хотя бы выцарапывать! — на бугристой глади оргстекла было нечем. Таракан Захаров заорал, как безумный, лихорадочно оглядываясь. Что же делать, Господи, что же делать? Ключи, ключи! Если бы в кармане летних брюк у него по-прежнему были ключи!!! Оскальзываясь ногами в мокрых носках, он завертелся на месте, тяжело упал на карачки и завыл.
Поздно вечером Захаров и Стрижов в одних трусах сидели на кухне и пили водку. Шла она тяжело и не приносила никакой радости, только тяжелели головы и заплетались языки. Впрочем, сидели они молча. Стрижов иногда нюхал руки, брезгливо морщился и машинально вытирал их полотенцем, криво висящем на коленях.
Дамочки давно ушли. Поддерживая друг друга, они молча вывалились из квартиры и нестройно застучали каблуками-шпильками вниз по лестнице, не дожидаясь лифта. Аллочка несла в руках полиэтиленовый пакет для мусора, в котором скомканными тряпками кисло нижнее бельё всех троих. У подъезда равнодушно желтело такси.
— Дерьмо… — медленно пробурчал Стрижов. — Всё в дерьме. Всё, что я хотел, так это заниматься любимым делом…
— Ах, оставь ты это, пожалуйста — пробормотал Захаров и положил голову на руки.
В ванной комнате дребезжала стиральная машина «Вятка-автомат», терзающая их брюки. Футболки, густо засыпанные порошком, комьями отмокали в тазике.
Эсминцы… сторожевые корабли… странно грациозные туши авианосцев… НИОКР и конверсионные программы…ерунда всё это.
Алгоритм! Алгоритм ушёл безвозвратно!
Через час Захаров снова засыпал в машинку порошок, чтобы брюки менеджеров были постираны по второму разу.
— Дай мне какое-нибудь трико, — сказал Стрижов, с тоской глядя в угол кухни. — Такси вызову и поеду. И футболку дай…
Оставшись один, Захаров достал из шкафа стенки старый надувной матрас. Диван, обмоченный и обгаженный им и девицами, был прикрыт двумя одеялами, но в комнате всё равно стоял густой и тяжёлый запах. Пол они с Стрижовым вымыли на три раза. От дерьма, пепла и таинственных фигур, нарисованных мелом, не осталось и следа… лишь дико темнело выжженное пятно на том месте, где сама собой сгорела книга с магической абракадаброй.
— Эсминцы… алгоритмы управления крылатыми ракетами… — прошептал вдруг Захаров. — Всё-таки — это было нужно лишь для того, чтобы убивать человеков… Ведь, правда, да? — жалко спросил он, сам не зная, к кому обращается…
«Правильно, — услужливо забормотал глумливый внутренний голос, — всё правильно! Не жалей, не жалей, нежалейнежалейнежалейнежа…»
Захаров надул матрас, положил его на полу кухни, застелил простынёй и тихо улёгся. Если бы установка не исчезла, он, может быть, поставил её на стол и до утра вглядывался бы в лабиринт тараканьих ходов и переходов, пытаясь хоть на мгновение вспомнить…
Но в голове было пусто; только давешний глумливый голос повторял, как заведённый, одну фразу:
— Эффективность работы менеджеров среднего звена… Эффективность работы менеджеров среднего звена… Эффективность работы менеджеров среднего звена…
ЭПИЛОГ
Вельзевул вызвал меня совершенно неожиданно. Между нами говоря, совсем даже не вовремя. А если уж совсем откровенно — никакого желания появляться на глаза начальству у меня не было…
За последние четверть тысячелетия я привык существовать в одиночестве, иногда чувствуя себя чуть ли не единственным Духом Разрушения в этой стране. Однако, как ни крутись, рано или поздно верхи низвергают тебя в бездну, вызывав на ковёр… и ты понимаешь, что для тебя вряд ли припасли пряник. У нас в Преисподней на хвалу не сильно падки. Всё больше дьявольски ругают, гнобят, оплёвывают и выколачивают вам бубну.
Впрочем, мне казалось, что я поработал вполне прилично.
Конечно, как и во все времена, отдельные люди и целые сообщества верили в Бога, жертвовали собой ради других, прозревали свет Истины и попадали в рай. Но стократ не оскудевало адское пополнение! Вечно голодные бесы не оставались без загубленных и прогнивших душ — те исправно поступали в Преисподнюю, поддерживая наше яростное неугасаемое пламя.
Собственно говоря, беспокоиться мне особо не о чем. Всепланетные передряги упростили нравы и сократили численность человечества… вот, правда, в заслугу это только себе единолично я поставить не могу. Глобальное потепление, например, не мои козни. И даже, — подозреваю, — не Вельзевула. Слишком уж масштабно…
Но — тс-с-с — не будем пока об этом!
Итак, задание я выполнял вполне успешно: растлевал, подстрекал, гасил надежду, внушал гордыню. С помощью неизмеримо более могущественных сил или без неё — мне многое удавалось. Когда Бог и Сатана играют в свои вселенские шахматы, они всегда помнят Главное Условие этой игры: каждая фигура- человечек ходит по правилам доски… но всегда имеет свободную волю, которая и побуждает человека сделать указанный ему ход или поступить по-своему…
Фигура может даже поменять цвет… что и становится главной целью соперничества Высших Сил.
Именно это и делает Игру такой интересной! Иначе, зачем бы Господь и Сатана тянули всю эту волынку, которая многим людям кажется дьявольски затянувшейся и дьявольски бессмысленной. С их точки зрения, конечно… хе-хе-хе! Всё-то им замысел Божий подавай, в чистом виде, причём. С точными размерами, сборочными чертежами и спецификациями. А иначе, мол, этот самый человек не только
