волосами парень.
— Пойдемте отсюда, не надо, — шепнул Леонтию Юрий. — Я все объясню.
Юрий выглядел растерянно и жалко.
— Ладно, пошли.
Всю дорогу до ворот стадиона они прошли молча. Леонтий думал, что Юрий, как только выйдет из бильярдной, заговорит с ним, но тот, шагая чуть впереди, ни разу не обернулся. К нему после этой внезапной стычки никак не приходили нужные слова, а общие, красивые, которые так и вертелись на языке, говорить не хотелось. Эх, взять да встряхнуть Юрия, но разве это поможет? На его месте Алексей Иванович давно бы договорился с парнем, а он? Нет, не получится из него воспитатель! Это уж точно. Вчера не мог с Федором поговорить, а сейчас вот идет с Юрием и молчит, ждет, когда тот сам начнет жалобиться. А почему Юрий должен жалобиться? Может, наоборот, одного желает, чтоб тот ушел. А ведь шел Леонтий к Юрию с тем, чтобы серьезно, по душам, поговорить. А что выходит? Можно сказать, ничего...
— Вот что, Юра, ты не срами мать, не подводи ее, — только и сказал он, да и сказал не строго, а тихо, будто просил, а не требовал.
Юрий опять промолчал. Сказал бы что-нибудь, все полегче было бы. Нет, молчит, как в рот воды набрал. А может, встряхнуть его, как этого, прыщеватого? И вдруг такая злость взяла Леонтия на этого прыщеватого, что решительно подумал: «Вернусь в бильярдную сейчас же».
И как только скрылся Юрий за углом своего дома, Леонтий зашагал обратно на стадион, но бильярдная была уже закрыта на замок. «Удрал, — с досадой подумал Леонтий. — Ничего, доберусь еще».
И, наверно, сходил бы на следующий день, но утром подошел к нему Юрий, попросил:
— Леонтий Михайлович, не приходите больше в бильярдную. Меня там не будет. Слово даю.
— Ладно, — согласился Леонтий. — Не пойду, но в комитет комсомола загляну. Пусть поговорят с директором стадиона.
— Бригадира, срочно! — крикнули из лавы, и Леонтий, хотевший что-то еще сказать, успел только крикнуть:
— Смотри не подводи! — и скрылся в лаве.
Юрий облегченно вздохнул. Не ожидал, что так неожиданно закончится разговор. А он был необходим. Он должен был предупредить бригадира, оберечь его от беды.
И зачем Леонтий Михайлович пришел в бильярдную? Зачем он связался с Гусем? Теперь тот навряд ли простит, что при всех его опозорили. И если вновь появится Леонтий Михайлович в бильярдной, то... Нет, лучше не думать.
Этот Гусь способен на всякое. Не зря его побаиваются дружки. Юрий давно бы с ним развязался, да не может решиться. Да и как решишься: Гусь не прощает измены. Не раз уже клял себя Юрий за тот вечер, когда он впервые до одури напился у знакомого товарища. Напился с тоски, с того, что не поступил в институт, что пришлось идти на шахту, в рабочие. На этом вечере столкнулся он впервые с Гусем и его дружками.
В последнее время все чаще стали собираться в бильярдной. Гусь хотел научиться играть, но у него ничего не получалось. Вот и вчера он проиграл. Уже в который раз. Это его сильно бесило. Не мог он примириться с тем, что кто-то другой умеет играть лучше его.
Ах, если бы знать, что так все получится, то он бы остался дома. Пусть бы Леонтий Михайлович вместе с матерью поговорил с ним, пристыдил бы. Но так ли? Даже если бы и знал, то все равно бы не остался дома. Ведь пришел Ушаков потому, что он, не спрося разрешения, самовольно ушел в воскресенье с работы. А почему? Потому что Гусь назначил ему встречу в бильярдной ровно в шесть вечера. И он испугался. Да, он боится Гуся, его дружков... И терпеливо ждет, когда они оставят его в покое. Но нет, не оставят. Ладно, он будет ходить, лишь бы Леонтий Михайлович не появлялся больше в бильярдной. Но поверил ли Ушаков ему? Может, еще раз подойти, еще раз спросить?
От этих мыслей его оторвал Потапов.
— Фу, едва догнал... Ну и разогнался ты, — весело заговорил он, подхватив Юрия под руку. — Придержи старика. Упаду.
— Разве мы с вами будем работать?
— А то как же! Придется сегодня дорожки в конвейерном штреке вместе чистить. А что, надоел? — И настороженно взглянул на Юрия.
— Я не знал, — пожал плечами Юрий. — Мне все равно.
— Ну, не скажи. На тебе раньше одежки было — ой-ой! А сейчас? Одна фуфайка, да и ту скинешь... Пожалел, поди, не раз, что сюда направили. Так? Пожалел?
— Меня перевели. Могли и выгнать.
— Ага, значит, пожалели. Добро.
Потапов говорил много, надоедливо, как всегда, но Юрия это ничуть не раздражало: он почему-то быстро привык к этому ворчливому, вечно недовольному старику. И сам не мог объяснить, почему. Может, ему было с Потаповым легко? Ни с кем Юрий не делился своими мыслями, а вот Потапову в первый же день рассказал о себе почти все. Внимательно выслушал его напарник, вздохнул:
— Одному лед, а другому мед. Нда-а...
— Верно, что ты вчера бунт объявил? — спросил после короткого молчания Потапов.
— Было, — признался Юрий.
— Что так? Могут и здесь попросить с работы. Не станут валандаться. У них это недолго.
Юрий подумал о Леонтии Михайловиче, о своей тревоге, и впервые ему не понравился насмешливый голос Потапова.
— Об этом не надо, — перебил он напарника и ускорил шаги.
— Эка разбежался, — с обидой в голосе проговорил Потапов, догоняя Юрия, и неожиданно рассмеялся. — Не надо, так не надо... Пусть начальство за нас думает.
«Да, Ушаков, наверно, думает», — мысленно согласился с ним Юрий.
Но в эти минуты Леонтий Ушаков не думал над тем, что сказал ему Юрий Бородкин. Как только он узнал, что комбайн не включается, он начисто забыл обо всем на свете. Только одна мысль билась в нем, как в силке: «Почему не включается? Почему?»
Допытывался у Федора, но тот и сам ничего не мог понять. Кажется, все было в порядке. Каждый проводок на месте, каждая гайка плотно прикручена. А мотор не заводится. Гудит — и все.
Спешно послали за Губиным, старшим мастером механического цеха. На шахте его все называли «стариком», но не только за возраст, а за огромный опыт работы, за слесарный его талант. В известность поставили и Зацепина. Но пока не было ни того, ни другого.
— Что они там пропали! — нервничал Леонтий и просил Федора: — Попробуем еще!
— Чего пробовать?! — сердился Федор. До слез было обидно, что комбайн не заводится, что он ничего не может сделать. И это в первую же смену. С такой надеждой он ждал ее — и вот...
Не помогали успокоительные слова братьев Устьянцевых, раздражал Леонтий. И сам себе был не рад. Глаз на ребят не поднимал. «Хоть бы скорее Филиппыч пришел».
— К телефону вас, Леонтий Михайлович... Зацепин! — прибежал из конвейерного штрека запыхавшийся Юрий.
— Пошел он!.. Пусть зад от кресла оторвет. Так и передай!..
— Но... — замялся Юрий.
— Иди. Ишь нашелся чистенький!..
— Зря ты, Леонтий, зря, — сказал Родион сожалеюще. — Обидится.
— Ладно, подожди, — остановил Юрия бригадир. — Я сам скажу...
— Ты поспокойнее, Леонтий, поспокойнее... не зарывайся! — кричал вдогонку Родион.
Пока шел, успокоился, по телефону разговаривал сдержанно, даже сам удивился.
Только через час пришел Губин. В это утро чувствовал себя неважно и был в медпункте. Зашел за таблетками, но врач заставила его раздеться до пояса, и в этот момент вбежал в кабинет дежурный слесарь мехцеха.
— Комбайн на пятом участке не идет. Тебя, Филиппыч, кличут.
— Как не идет?! — Губин вскочил со стула и стал поспешно натягивать рубаху.
