Фрунзенскую набережную к мебельному. Поможете мне арбуз нести… Не можете? Вы сами в беде? Ничего, я сейчас приму меры.
– Алло, Софья Адамовна, пожалуйста, зайдите к Анне Гавриловне и откройте ее. Она ключ в двери снаружи забыла. А изнутри она не открывается. И пусть она возьмет сумку с колесиками и идет на Фрунзенскую набережную меня выручать… Что, у вас сердце? Ладно, сейчас поможем.
– Алло, Наталья Павловна? У вас есть валидол? Тогда возьмите его и зайдите к Софье Адамовне. Она боится без валидола на улицу выходить. Она проведет вас к Анне Гавриловне. Анна Гавриловна пусть возьмет сумку с колесиками. И все вместе приходите на Фрунзенскую набережную к мебельному. Поможете мне арбуз нести. Да, и возьмите для Анны Гавриловны чай. Она без чая – как машина без бензина: не может двигаться.
В это время мальчик мимо шел и с ним двое родителей – папа и мама.
– Тетенька, что это вы делаете?
– Я арбуз домой качу.
– Можно мы поможем?
– Конечно, можно.
– Но мы в кино опоздаем, – говорит мама.
– Ну и пусть! Арбуз важнее!
И арбузная процессия идет вперед. Впереди мальчик, потом арбуз, потом папа и мама.
В это время им навстречу выходит Анна Гавриловна с сумкой с колесиками и все остальные участники арбузного пробега с чаем и с валидолом. И все они встречаются у лифта.
– Знаете что, – говорит Наталья Ивановна. – Пошли к нам арбуз есть.
И все-все: и папа, и мама с мальчиком, и Софья Адамовна, Анна Гавриловна с сумкой с колесиками – все поднимаются наверх на шестой этаж.
Всех я встречаю у двери.
– Наталья Ивановна, что ж вы мне-то не позвонили? Я бы вам арбуз мигом донес. Еще бы молока купил.
– Что вы, Эдуард Николаевич! Вы же работаете. А мои девочки не очень заняты. Нечего им дома сидеть, стареть без толку. Пусть подвигаются.
И если мне в кроссворде попадется слово на семь букв по вертикали, означающее молодую современную прогрессивную женщину, я не буду долго размышлять. Я напишу это слово – «соседка Наталья Ивановна». Пусть это будет не по правилам, но это будет правильно.
СЕЛО ТРОИЦКОЕ ПОД ПЕРЕСЛАВЛЕМ-ЗАЛЕССКИМ
Село Троицкое. Поздняя зима. Снега – хоть на лодке по нему плавай, как в старину. Между домами дорожки проложены, словно окопы.
И только от крайнего дома Татьяны Семеновны Частовой никакой дорожки нет, ни к соседям, ни к колодцу, ни к лесу.
Валерка Частов сразу заметил это, когда сошел с автобуса:
– Не померла ли?
Двенадцать лет Валерке, он в этой деревне родился и вырос. Но живет он, к сожалению, в Переславле с родителями.
Он спросил у своей тетки – тети Лиды, как только вошел в избу:
– А что, Таненка Частова жива? Или к сыну уехала?
– Никуда она не уехала, – ответила тетка. – Сидит себе сычом в своем доме. Разговаривать ни с кем не хочет. Со всей деревней перессорилась. Даже к Дуняшке Частовой не ходит.
Между прочим, в Троицком что ни дом, то Частовы живут.
– А чего она перессорилась?
– Кто ее знает! Она всегда была какая-то чудная. А тебе-то не все ли равно?
Только Валерке не все равно. Он всех деревенских людей знает и любит. И не нравится ему, когда кто- то в ссоре, в печали или вовсе заболел.
Он, когда вырастет, наверное, возьмет этот захудалый колхоз под свое руководство. Станет в нем председателем и выведет колхоз в миллионеры.
И твердо Валерка решил Татьяну Семеновну со всеми помирить, особенно с ее задушевной подругой Евдокией Павловной.
Для начала отправился он на почту, чтобы у почтальонки Анастасии Алексеевны все деревенские новости узнать. У кого корова отелилась, кто машину «Жигули» купил и кому пенсию на десять рублей повысили.
И надо же такому быть, что Татьяна Семеновна – широко известная в сельских кругах пенсионерка – на этой почте собственной персоной сидела, пенсию получить ждала. Ни на кого не смотрела, никуда не оглядывалась. И сердитостью от нее так и веяло во все стороны.
Платком она была перемотана с ног до головы, как пулеметной лентой, но разматываться, видно, не собиралась. А почтальонки Анастасии Алексеевны не было.
– Татьяна Семеновна, – с ходу начал Валерка. – А чего это вы тетю Дуню Частову обидели?
Татьяна Семеновна аж подпрыгнула на своей табуретке:
– Ты что? Кого это я обидела?
– Тетю Дуню. Не разговариваете с ней. Ругаетесь.
– Да я ее дурой назвала. Она ведь что заявила. Она сказала, что наши мужики от их колодца ручку взяли.
– И только-то?
– Это тебе только-то. А наши мужики не воры. Им эта ручка даром не нужна! Я и сказала ей: «Ты наших мужиков хорошо знаешь. Они чужого ничего не возьмут. Нечего на них напраслину возводить!»
– Татьяна Семеновна, давайте я вас помирю.
– Ишь мирильщик нашелся! Я с ней разговаривать не собираюсь!
Слова из Татьяны Семеновны сыпались жутко сердитые, но видно было, что основная сердитость давно уже прошла. Просто бушевало самолюбие. Была бы она зла по-настоящему, стала бы она перед Валеркой оправдываться, что-то ему объяснять!
– Татьяна Семеновна, а и не надо разговаривать. Давайте мы с вами ей письмо напишем.
– Тебе делать нечего, вот и пиши. Валерка, не теряя времени, вытащил из-за почтового барьера однокопеечный лист для письма, взял на изготовку государственную ручку на веревочке и стал сочинять текст:
– «Дорогая Евдокия Павловна!»
Он с вопросом посмотрел на Татьяну Семеновну:
– Правильно?
– Чего? – поразилась старуха. – Какая она тебе Евдокия Павловна, когда она Дуняшка Частова!
– «Дорогая Дуняшка Частова, – принял это к сведению Валерка. – Я тебя обругала сдуру». Так правильно?
– Правильно, – согласилась Татьяна Семеновна.
– «Больше не буду», – продолжил Валерка.
– Как это – больше не буду! – возразила старуха. – У меня нервы подымутся, я еще и не такое скажу!
– Значит, – продолжил Валерка, – «Я тебя обругала… сдуру и еще буду». Так правильно?
– Так правильно, – согласилась довольная Татьяна Семеновна.
– А дальше про что писать?
– Не знаю. Ты грамотный, ты и пиши.
– Когда не знают, про что писать, про погоду пишут, – сказал мальчик.
– Вот про погоду и пиши.
Только он собрался писать про погоду, как дверь почты открылась и вошла сама Евдокия Павловна Частова. Тоже вся в платках, как в пулеметных лентах, но, в отличие от Татьяны Семеновны, маленькая и сухая.
Едва ее глаза привыкли к темноте после белого снега, она заметила Татьяну Семеновну, повернулась и
