нибудь из прабабушек побаловаться с конюхом или там с лесничим, как Лидочка рекомендовала…
– …продолжаются аресты зачинщиков, – охотно и жизнерадостно сообщил телевизор.
– А косичка-то! – торжествующе сказала Леди и задрала косичку кверху, чтобы Терри увидел. – Теперь в случае чего сможешь сам себя из мещанского болота вытащить…
– Вот дьявол… – восхищённо прошептал сэр Теренс.
– А ты точно теперь герцог? – вдруг ни с того ни с сего посуровела художница. – Герцога-то не осмелятся схватить…
– Выходит так, – вздохнул Терри и помрачнел. – Если Джеффри до сих пор не объявился, то я – герцог Блэкбери… Только цена за титул очень высокая.
– Ой, извини, я дура, ляпнула что попало… А что, так никакой надежды и нет?
– Никакой, – сказал Терри. – Никто его не похищал. Выкупа не требовали. Маньяков в нашей местности не водится, медведей тоже. Ни с кем он не ссорился. И никуда не собирался – просто мы вышли погулять в холмах перед сном, и когда я отошёл… Прошу, не будем об этом. Зря я давеча разболтался. Столько лет молчал… Спасибо, дорогая. Не хватало ещё, чтобы и вы заподозрили меня…
– Терри, я что – больная? Ты бы скорее сам потерялся, чем… Правильно сделал, что рассказал. А вдруг бы нас обезумевшая толпа раздавила, и я бы осталась не в курсе? И знаешь что? Ты маме-то сам звони, да почаще. Она же беспокоится. Или даже лучше я позвоню…
– Нет! – слишком поспешно воскликнул сэр Теренс и почему-то добавил задумчиво: – Кто тётку пришил, тот и шляпку спёр…
Эту фразу Леди поняла много позже, и в неподходящий момент. А сейчас отнесла её на счёт непереводимого английского юмора.
Она подошла к окну и стала смотреть на рассветную набережную Пассейч де Колом – хорошо оплаченный пейзаж. Аэростаты убрались восвояси, только гордый надувной Че одиноко плыл в небе, гонимый утренним бризом, туда, где в нём срочно нуждались угнетённые.
– Ха, гляди-ка – точно, кого-то из наших повязали мусора испанские…
Но лорд Фицморис, восемнадцатый герцог Блэкбери, подойти к окну не пожелал: ведь ему пришлось бы согнуться в три погибели.
Набережная была завалена пакетами, бутылками, останками чучел и карнавальных костюмов, обгоревшими кульками импровизированных факелов – ветер выметал всё это добро из опустевших аллей.
Двое дородных каталонцев в одинаковых клетчатых рубахах – то ли бдительные дворники, то ли озверевшие от свалившейся работёнки мусорщики – волокли к полицейскому фургону бедного растерзанного Ктулху. Заснул, видно, где-нибудь на газоне или в фонтане. Сами полицейские не соизволили даже вылезти из кабины для торжественной встречи. Повелитель Грёз, олицетворявший по мере возможности Мировое Зло, изрыгал проклятия на совершенно незнакомом человечеству языке. Один мусорщик оторвал от наряда кусок поролона, покрутил, плюнул – и выкинул. Другой покопался в портпледе и разочаровался. Потом они раскачали Владыку Бездны и зашвырнули в фургон.
– Вот так и у нас в войну хохлы и латыши немцам евреев сдавали, – сказала Леди таким тоном, что герцогу Блэкбери снова стало не по себе.
ГЛАВА 4
Самым великим человеком Испании был не король.
Самым великим человеком Испании считался нападающий «Барселоны» Пабло-Эухенио де Мендисабаль-и-Пердигуэрра, которого вся страна называла просто «Льебрито-Паблито» – «Зайчик- Павлик».
А в Каталонии он обогнал в популярности даже покойную белую гориллу Снежинку из местного зоопарка.
Мало того, что он стал самым результативным игроком за всю историю мирового футбола.
Мало того, что он никогда не бил мимо ворот.
Мало того, что он не пил и не курил.
Мало того, что ни разу, ни в одной игре он не заработал жёлтой карточки, а о красной и речи не шло, хотя на теле героя живого места не было и коленные суставы пришлось поставить титановые.
Мало того, что он женился на самой настоящей принцессе – правда, лишь Люксембургской, – зато и в личной жизни зарекомендовал себя самым образцовым супругом и многодетным отцом, поскольку зайчик от кролика недалеко упрыгал.
Он ещё стал одним из богатейших людей Объединённой Европы. О безошибочном расчёте и немыслимой скаредности Пабло-Эухенио складывали песни. Из короткой футбольной карьеры он выжал всё, что только возможно. Ему теперь принадлежал не только родной клуб, но и сотни всяческих предприятий на континенте и далеко за его пределами. Его называли Говардом Хьюзом от спорта.
В одном из интервью Мендисабаль признался, что футбол для него был всего лишь стартовой площадкой для выхода в большой бизнес.
Когда его личный капитал перевалил за восемь миллиардов, настала пора заняться благотворительностью.
Понятно, что главной жертвой благодеяний Зайчика стал родной город.
…Получив в начале третьего тысячелетия самую широкую автономию, барселонский Женералитат первым делом запретил корриду. Бой быков здесь и раньше-то терпели как забаву для туристов, но считали чужеродным явлением, варварской забавой кастильских бездельников-оккупантов, на которых они, «побре каталанс», пашут, как дон Карлос. Абахо Эспанья! Напрасно неделями стояли в пикетах безработные
