Федор Башилов закинул голову и посмотрел вверх.
Все дело в подходе, подумалось ему.
Он встал и пошел к женщине в шляпке, которая сидела в первом ряду. Заслышав его шаги, она оглянулась, и лицо ее озарилось улыбкой, стало еще красивей.
– Ты здесь? – радостно спросила она. – Мне так повезло. Тут сейчас был настоящий органный концерт!
– Я слышал.
Женщина поднялась, взяла его под руку, и они вдвоем пошли по проходу. Задрав голову в шляпке с вуалью, она рассматривала изображение летящего Иисуса, и стук ее каблучков отдавался от древних стен.
Сказать или не сказать, думал Федор. Поймет или не поймет?..
То, что он пережил, было слишком огромным, и он не знал, как сказать об этом словами, но и промолчать было невозможно! Он должен был поделиться, и ему казалось, что она поймет его, не может не понять. Он был счастлив именно этим мгновением и тем, что именно она с ним рядом, и он хотел разделить это только с ней.
– Мам, – шепотом сказал он и поплотнее прижал к своему боку тонкую руку в черной перчатке. – Я… когда вошел… сразу увидел… и орган играл, и я, знаешь…
Он сбился и замолчал. Говорить было нечего.
– Что? – спросила мать. – Подожди, дай я брошу монетку!
И она остановилась возле деревянного ящика для пожертвований и стала рыться в сумочке. Федор сверху смотрел на нее.
Он не сможет никому и ничего рассказать, даже ей. Он пережил это один, вернее,
Мать ссыпала в прорезь горстку монеток и опять взяла его под руку.
– Ты хотел что-то мне рассказать?
– Со мной вдруг заговорил какой-то старик, пока я тебя ждал, – сообщил Федор. – Представляешь? Он рассказал мне притчу про каменотесов. Я тебе… потом расскажу.
На улице было влажно и не по-зимнему тепло, и с Сены вдруг прилетел плотный, пахнущий водой ветер, подхватил полы пальто, растрепал волосы. Мать остановилась и поправила на нем шарф, как будто он все еще учился в шестом классе и мог простудиться и пропустить четвертную контрольную!
В этот момент Федор так ее любил, что просто не знал, что с этим делать. Ну, просто понятия не имел, куда ему поместить любовь, которая решительно не умещалась у него внутри!
Он смачно поцеловал ее в щеку, прямо поверх вуали, и потом еще раз, в другую, и еще раз.
– Федя! – Она засмеялась и посмотрела ему в лицо. – Ничего не случилось?
Так много всего случилось, и он не мог ей рассказать!.. Он никому не мог рассказать.
Поэтому он просто взял ее под руку, они перешли улицу и на бульваре повернули вниз, к реке.
– А где твоя жена?
– В кафе. А твой муж пообещал, что подъедет чуть попозже.
– Куда подъедет?
– Да к нам сюда, на Левый берег! У него с утра какие-то партнеры, но меня он на встречу не позвал. Велел ехать за тобой.
– Он звонил, – весело сказала мать и с нежностью тронула свою сумку – видимо, именно там был телефон, по которому ей звонил муж, и она вот так его приласкала. – И никаких партнеров, Федька! Он все хлопочет из-за той иконы, хочет показать ее во Франции. Петр Ильич должен прилететь, он же здесь выставку организует, а икона в экспозицию не вошла, тематика другая! Исследования еще не закончились, ты же знаешь! А Олег хочет, чтобы ее показали просто так, отдельно от всей выставки, а для этого нужен зал, охрана и всякое такое! У него же идефикс, что она необыкновенная и волшебная, и ему хочется, чтобы ее видело как можно больше людей! Вот он и встречается с Мишелем Пазалем, еще, по-моему, с Болонже.
Федор подумал секунду:
– Пазаль – министр культуры?
– Ну да. А Жак Болонже – как раз специалист по русской иконописи. И еще Олег угрожал мне ужином в «Ритце», сегодня.
– С этими двумя гавриками?
– Нет, – смутившись, как девочка, сказала Ника, и длинные ресницы дрогнули под вуалью. – Романтическим. Он угрожал мне романтическим ужином.
– Сдохнуть от вас можно, – заметил нежный сын. Радость переполняла его, пенилась в крови, как шампанское.
– Ну, а твоя жена? Почему она не с тобой?
– Она сказала, что не пойдет, потому что не любит католические храмы и ничего не понимает в органной музыке. – Он вдруг захохотал во все горло. – Представляешь?!
– И ничего особенного, – сказала мать, не разделяя его веселья. – Вполне возможно. Зачем ты над ней смеешься?
