борта парохода сошли на причал и направились к автомобилю с иностранным флагом на радиаторе шестеро мужчин, по одежде и поведению которых можно было определить, что это не члены экипажа 'Тускарора'.
С интересом человека, которому некуда спешить, с профессиональной бдительностью, что за долгие годы стала для него привычкой, Воробьев осмотрел каждого прибывшего, отметив про себя и ту едва уловимую неуверенность, с которой шли они, отвыкнув за время рейса от твердой земли, и размашистые жесты рыжего верзилы, возглавлявшего процессию, и едва приметный шрам на шее невысокого коренастого мужчины, шедшего за рыжим, и манеру выпячивать губу у третьего пассажира и многие другие, незаметные для обычного глаза мелочей, которые автоматически откладывались в его сознании.
Приезжие сели в машину. Она фыркнула и умчалась. Зеваки, собравшихся посмотреть на швартовки 'Тускарора', начали расходиться.
Воробьев тоже пошел. Посидел на молу, задумчиво глядя в сероватую даль горизонта; перекинулся несколькими словами с седым дедом, что чинил рваный 'паук' – огромный сачок для ловли рыбы; покормил чаек специально припасенной корочкой хлеба. Он пробыл на берегу не менее двух часов и вернулся домой очень довольный отдыхом, забыв об иностранцах, приехавших на 'Тускароре'.
А иностранцы тем временем отдыхали. Номеров в отеле не хватало, и путешественникам предложили разместиться по двое. Пятеро без возражений согласились, но шестой решительно запротестовал:
– Прошу извинить меня, – вежливо, однако твердо заявил он, – я привык несколько часов в день проводить в молитве. Порой встаю помолиться и ночью. Присутствие постороннего человека в такие моменты для меня невыносимо.
– Мистер Блэквуд, – пытался урезонить его переводчик, молодой краснощекий юноша, которого коллеги фамильярно называли Дима, – потерпите всего несколько дней. Позднее будут свободные номера, непременно будут.
– Нет, – отрезал Томас Блэквуд. – Я могу уступить чем угодно, только не религиозными обязанностями.
Дима повернулся к администратору гостиницы, в присутствии которого происходил разговор, и стал просить его:
– Может, найдете, а, Мирон Михайлович? Не хочет вдвоем жить, и все, хоть кол на голове теши. Говорит, молиться привык… Оно и верно. Когда у человека привычка такая.
Администратор замялся.
– Есть номерок, и…
– Что?
– Меньший размеру, мебель хуже, окно не на море, а во двор.
– Мистер Блэквуд, номер есть, но не такой комфортабельный, как приготовлены для вас.
– О! – удовлетворенно ответил Блэквуд. – Я понимаю, что нахожусь в пострадавшей от войны стране, и на особый комфорт не претендую.
– Пойдем, – сказал Дима.
Носильщик взял вещи Блэквуда. Пробормотал:
– Чемоданы едва поднимешь. И что они туда кладут?
– Чтобы тебе работы добавить – пошутил Дима, – за тысячи километров железо везет.
Поднялись на третий этаж, горничная дала постояльцу ключ.
– Я вам нужен? – Спросил Дима, когда внесли чемоданы и Блэквуд разместился в новом жилье. – Хочу посмотреть, как устроились ваши спутники.
– Пожалуйста, уходите, – сказал Блэквуд. – Жду вас завтра в десять.
– Хорошо, до свидания.
Дима вышел.
Блэквуд запер за ним дверь, снял плащ, сел в потертое плюшевое кресло и, не спеша, с наслаждением закурил.
Синий дым прозрачной полосой тянулся к щели в форточке. Блэквуд смотрел на него, но не видел его – он что-то обдумывал.
На следующий день, точно в назначенное время, Дима вежливо постучал в дверь к Блэквуду. Иностранец уже ждал его. Предложил сесть, угостил ароматной египетской сигаретой. Дима не курил, однако из любопытства взял сигарету, затянулся и, закашлявшись, бросил ее в пепельницу. Между тем Блэквуд объяснял цель своего приезда в Советский Союз.
– Я один из членов Всемирной сектантской лиги. Имею достаток, который позволяет мне не беспокоиться о насущном куске хлеба и полностью посвятить себя делам, которые не дают прибыли здесь, но сторицей окупаются там, – Блэквуд поднял глаза к потолку.
'Ханжа, пожалуй, – подумал Дима. – Сколько иностранцев видел, а такого впервые'.
– Лига уполномочила меня собрать сведения о положении сектантов в Европе после опустошительной бури, которая пронеслась по земле. Я побывал во Франции, в Италии, теперь приехал к вам…
Дима слушал с профессионально-вежливым выражением лица. Дела иностранца интересовали его мало. После сигареты першило в горле, хотелось кашлять.
– Я прошу вас помочь мне связаться с местными сектантскими организациями. Они, бесспорно, есть у вас, – закончил Блэквуд.
– Не знаю, – ответил Дима, – никогда не интересовался. Сделаем так. В облисполкоме есть специальный отдел, он, кажется, называется 'Отделом по делам религиозных культов'. Пойдем туда, и там нам дадут необходимые сведения.
– С удовольствием, – согласился Блэквуд.
- …Вряд ли найдется здесь для вас много работы, – чуть улыбаясь, сказал Блэквуд в облисполкоме летний седеющий мужчина с лучистыми глазами. – Вообще верующих в нашей стране с каждым годом становится все меньше, а сектантов – и подавно.
– Да, я слышал, – кивнул Блэквуд, когда Дима перевел эти слова. – Атеизм у вас делает удивительные успехи… Сколько молитвенных домов в городе?
– Два. Евангелистов и 'слуг седьмого дня'.
– Где живет пресвитер евангелистов? Надеюсь, мне разрешат с ним встретиться? В присутствии переводчика, разумеется. Я не знаю русского языка.
– Вы можете встречаться с кем угодно – в присутствии переводчика и без него. Адрес главы евангелистов, – работник облисполкома вынул блокнот, нашел нужную запись, – Краснофлотская, шесть, фамилия его Грошенков.
Блэквуд бережно записал адрес, фамилию. Поднялся. Потом, словно вспомнив, попросил через переводчика:
– Скажите, пожалуйста, еще и адрес руководителя секты 'слуг седьмого дня'. Может, заедем и к нему.
Просьба его была выполнена. Блэквуд так же бережно записал и этот адрес.
Автомобиль, нанятый Блэквуд на целый день, ждал у подъезда. Вскоре иностранец и переводчик оказались на тихой улице возле старенького поникшего домика, в котором жил пресвитер местных евангелистов.
Грошенков – не столько старый, сколько иссохший, с бледным лицом больного хронической язвой желудка – особого энтузиазма во время встречи с единоверцем не обнаружил. Но на вопросы отвечал обстоятельно и откровенно, честно признаваясь, что в секту входят только старики, молодежи там почти совсем нет, да и вообще количество верующих из года в год уменьшается. Грошенков говорил, глядя не на Блэквуда, а на Диму, как жаловался. С лица его не сходило кислое выражение, и Дима подумал, что все евангелистские дела, пожалуй, осточертели Грошенкову и пресвитер занимается ими лишь в силу многолетней привычки.
Когда вышли от Грошенкова, Блэквуд небрежно взглянул на часы и сказал:
– Знаете что, время еще есть, давайте заедем к этому, как его… – раскрыл записную книжечку, – Силаев…
…Силаев отличался от Грошенков как внешним видом, так и поведением. Это был мужчина лет сорока, совершенно лысый, с женской тучной фигурой, гладкими щеками и круглыми свинцовыми глазками
