СССР в осаде

Анатолий Уткин СССР в осаде

ЭКСМО алгоритм МОСКВА

2010 УДК 82–94 ББК66.2 У 84 У 84 Уткин А.

СССР в осаде / Анатолий Уткин. — М.: Эксмо: Алгоритм, 2010. - 288 с. — (Проект «АнтиРоссия»).

ISBN 978-5-699-41653-0 

УДК 82–94 ББК 66.2

ISBN 978-5-699-41653-0

©Уткин А. И… 2010

© ООО «Алгоритм-Книга», 2010

© ООО «Издательство «Эксмо», 2010

ВВЕДЕНИЕ

Под влиянием победившего в холодной войне Запада ныне это явление подается как результат вторжения России во внешний для нее мир, как попытку Москвы завладеть контрольными позициями во второй половине 1940-х годов как в Европе, так и в Азии. Ничего не может быть дальше от правды, чем такое изображение периода, последовавшего после окончания Второй мировой войны.

Прежде всего следует сказать, что любой серьезный историк неизбежно по ходу анализа Второй мировой войны делает вывод, что колоссальный конфликт создавал грандиозный силовой вакуум в Европе, и у всех наблюдателей исчезали сомнения в том, что мощь России и ее потенциал становились первостепенными факторами складывающейся в результате войны международной системы. Так, в частности, полагал американский президент Рузвельт. Он говорил, что Россия более не может рассматриваться как аутсайдер мировой политики. В сложившейся ситуации Рузвельт считал Советский Союз не неким социалистическим авангардом, а геополитическим фактором, имеющим свои интересы. Рузвельт подчеркивал важность государственных императивов, а не роль идеологии. Он считал ложным постулат, что жесткая внутренняя политика неизбежно ведет к жесткой внешней политике. Не видя в России революционный авангард, Рузвельт создал так называемую «ялтинскую аксиому» — Великий военный союз мог продолжать действовать и после окончания Второй мировой войны, подчиняясь нормам поведения, приемлемым для всех сторон. Рузвельт знал, что после окончания войны СССР будет поглощен задачами восстановления и будет отчаянно нуждаться во внешней помощи, ценя при этом стабильность, порядок, мир. Самый выдающийся президент США в XX веке считал предотвращение взаимного недоверия одной из главных своих задач.

Довольно рано Рузвельт пришел к умозаключению, что новые советские границы включат в себя часть польской территории, Бессарабию, балтийские государства и часть Финляндии. Он знал теперь, что российское влияние проникнет глубже в Европу. В таких обстоятельствах было бы бесполезным противостоять непосредственным целям Сталина, поскольку в его силах было завладеть этими землями при любых обстоятельствах. Лучше было постараться смягчить характер советского влияния. «Единственным практическим курсом было бы попытаться улучшить ситуацию в целом». В том же духе Рузвельт пришел к умозаключению, что «мир нужно видеть таким, какой он есть; Россия обеспечит интересы своей безопасности вокруг своих границ. По некоторым вопросам было бы не только бессмысленно, но и, собственно, опасно принуждать Россию следовать американской воле».

«Двуязычие» было характерно и для Черчилля, чье сознание буквально делилось надвое. Это было заметно для непосредственного окружения. Лорд Галифакс в 1942 г.: «Не могу не восхититься быстрыми переменами фронта Уинстона в отношении России. За предложение Идена найти компромисс со Сталиным он назвал его всеми словами от собаки до свиньи, а сейчас предлагает президенту [Рузвельту] сделать подобное же предложение Сталину». После встречи в Москве в 1944 г. доктор Моран заметил, что премьер-министр «кажется раздвоенным между двумя линиями действий… В один час он готов просить президента создать общий фронт против коммунизма, а в течение следующего часа он готов просить Сталина о дружбе. Иногда эти линии сменяют друг друга с поразительной быстротой».

* * *

Мы видим, как два главных западных политика XX века в конце концов приходят к выводу, что Россия нуждается в «поясе безопасности». Однако окончание Второй мировой войны подорвало связующую нить коалиции — ненависть к германским и японским агрессорам. Осталось ли нечто, что могло спасти великий военный союз на долгие мирные времена, в процессе строительства нового мира? С неделями и месяцами второй половины 1945 г. становилось ясно, что один из членов коалиции — Соединенные Штаты — решил идти собственным путем, реализуя свое видение мира будущего. Вашингтон поставил перед собой весьма амбициозные задачи: остановить сдвиг мировых сил влево, возвратить состояние дел в мире максимально близко к довоенному, ворваться на рынки освобожденных от влияния Германии и Японии государств, сделать ООН инструментом своих полицейских акций. Кто стоял на пути непомерных амбиций США, не желая взять на себя роль сателлита? Только одна страна — Советский Союз, возвышавшийся в новой мощи между руин Германии и Японии.

И если Советский Союз принес максимум жертв на алтарь общей победы, то Соединенные Штаты пожертвовали в только что закончившейся войне значительно меньше. Их территория не пострадала, а молодое поколение вернулось домой к невиданным высотам благосостояния. Редко в мировой истории одна страна получала такое неслыханное могущество — на фоне обессиленной Западной Европы, лежащей в ядерном пепле Японии и рухнувшего социального порядка в Восточной Европе. Всякое равновесие разрушилось, США безусловно доминировали в мире.

Три цели стояли перед новым Вашингтоном как перед самопровозглашенным центром мира: проблема самостоятельности большого и победоносного Советского Союза; создание плотины на пути левых сил в мире с сохранением базовых основ прежнего порядка; замена западноевропейского колониализма новой международной системой, базирующейся на Организации Объединенных Наций.

В пику СССР встали три элемента американского самосознания:

• Идеология и политика президента В. Вильсона («вильсонизм»), выработанная еще после Первой мировой войны. Вильсонизм, основа американской внешней политики в XX веке, стремился ликвидировать прежнюю основу мировой политики — баланс сил, раздел мира на сферы влияния и т. п., а вместо нее спроецировать на мир американские ценности — ценности либерального общества.

• Своеобразная интерпретация советских целей. СССР представили образом мирового революционного центра, мессиански направленного на мировое могущество. Теоретики, придерживающиеся этой точки зрения, жили (до признания Америкой Советского Союза) в латвийской столице Риге, поэтому такая интерпретация получила название «рижской аксиомы»; именно «рижская аксиома» заложила основание антикоммунистического консенсуса в 1945–1949 годах.

Один из апологетов «рижской аксиомы» — Чарльз Болен пишет в 1949 г.: «Я убедил себя и всех тех, кто целенаправленно работает над проблемами отношений с Советским Союзом, что причины противоречий между Советским Союзом и несоветским миром проистекают из характера и природы советского государства, его доктрин, а вовсе не из-за ленд-лиза или займов». Взгляды подобного рода исключали возможность дипломатического разрешения проблем, они делали такие попытки опасными, ибо противостояние в холодной войне представлялось как генетически предопределенное революционным, мессианским характером Советского Союза.

Такая доктрина являлась выражением американского отношения к внешнему миру. Если американские интересы оказывались касающимися всего мира, то проявление любой советской активности за пределами