запряженная двумя быками телега, полная радостно вопящих детишек. Пожилой крестьянин вез к пристани урожай таро. Маскелль тихо выругалась. Она совсем забыла, насколько населенными были эти земли. Теперь ей уже нигде не скрыться от людей: между посадками и плантациями виднелось множество мелких ферм.
— Сойдет, — обреченно кивнула она Растиму. Фургоны труппы свернули на свободную площадку, не занятую повозками торговцев, и Растим и Фирак отправились договариваться о представлении. Маскелль попыталась помочь старой Мали распрячь быков, но та только обругала ее. Маскелль обиженно отвернулась, отошла и уселась на бревно на берегу; она сама не могла понять, откуда взялось чувство нетерпения.
Некоторые из рыбаков подошли к ней с просьбой благословить талисманы, оберегающие их лодки, и Маскелль дала благословение: оно сохраняло свою силу, несмотря на то что ни один храм давно уже не подтверждал ее правомочность. Небо посветлело, но вода в канале сохраняла свой мутно-коричневый цвет; течение оставалось все еще быстрым, вода несла ветки и всякий мусор. Что-то привлекло внимание Маскелль к старой барже, вытащенной на берег для починки. Кто-то спал на плоской крыше каюты. В этом не было ничего необычного: многие рыбаки спали в своих лодках или в тени пристани. Но тут Маскелль узнала спящего и поняла, кого все время высматривала.
Воин исчез в середине дня, и Маскелль только теперь призналась себе, что в этом и была причина ее разочарования, растущего раздражения и беспокойства. Она покачала головой, упрекая себя. Синтанец просто сократил себе путь, пройдя напрямик через джунгли там, где дорога делала петлю, и поэтому раньше труппы оказался у пристани.
Маскелль не могла с точностью определить, что вызвало этот ее внезапный интерес. Воин просто следовал за ними, потому что они двигались в том же направлении и ничем ему не угрожали; в опасности путешествия в одиночку он уже убедился.
Маскелль, хмурясь, посмотрела на Растима и Фирака, которые спустились со ступеней одного из строений и теперь, шлепая по грязи, направлялись к ней. Лицо Растима было мрачным, Фирак что-то сердито бормотал себе под нос.
— Как я понимаю, ничего не вышло, — сказала Маскелль, когда они приблизились.
— Возникли трудности, — уныло подтвердил Фирак.
— Какие?
— Нам не по карману тут оставаться, — сказал Растим, сложил руки на груди и уставился на воду канала.
Маскелль подняла глаза к Бесконечности, моля ее даровать ей терпение. Никто из ариаденцев никогда не бывал в центральных провинциях Империи; храм на Лужайке, должно быть, продовольствие и сено продал им за гроши, а за безопасный ночлег под своей защитой и вовсе ничего не взял; хозяин же пристани требовал с них обычной для этих мест платы.
— Вы не предложили ему устроить представление?
— Оно ему ни к чему, — надулся Растим; он явно был смертельно обижен.
— И не только, — растерянно пояснил Фирак. — Он запретил нам развлекать купцов и другой народ. — Он махнул рукой в сторону рыбаков, с любопытством наблюдавших за ними, и путников, остановившихся у пристани. — А ведь главный возница купеческого каравана уже спрашивал, будет ли сегодня представление…
— О Предки на небесах! — Маскелль поднялась с бревна. С нее хватит! Растим посмотрел на нее растерянно, потом с испугом. Не обращая на него внимания, она быстро поднялась на крыльцо и распахнула дверь в здание. Раздражение кипело в Маскелль. Она прошла через несколько помещений, пропахших рыбой, освещенных коптящими масляными лампами или открытыми окнами в потолке. Фирак откровенно одобрял ее решительность, но Растим все время забегал вперед и обеспокоенно шептал: «Держи себя в руках, держи себя в руках!»
Маскелль нашла хозяина в длинной комнате, выходящей на открытую террасу. Он сидел за столом, споря о чем-то с купцами.
Появление монахини ордена Кошана было не таким уж необычным событием, но в комнате, как только Маскелль вошла, воцарилась тишина. Маскелль двинулась к столу и ударила посохом по разложенным на нем бумагам и монетам. Все, разинув рты, вытаращили на нее глаза. Глядя на хозяина, Маскелль приказала:
— Встань.
Хозяин был высоким здоровяком; голова его была наполовину выбрита, оставшиеся волосы заплетены в косичку. Круглое лицо казалось бы добродушным, если бы не стальной блеск глаз. Он подобострастно улыбнулся Маскелль и начал:
— Послушай, сестра…
— Святая мать, — холодно поправила она его. Когда-то это и в самом деле был ее титул; она и теперь по храмовым правилам сохраняла на него право.
Хозяин заколебался, расчетливо глядя на нее. Маскелль продолжала смотреть ему в глаза. Расчетливость сменилась беспокойством, и он пробормотал:
— Святая мать… — и поднялся. Так обращаться полагалось к жрицам нескольких рангов, и ни одну из них не годилось обидеть непочтительностью.
— Эти люди — актеры, — сказала Маскелль, — и не могут позволить себе заплатить твою грабительскую цену за ночлег, если не дадут представления. Голос Маскелль был тихим и очень гневным. — Есть какая-нибудь серьезная причина, почему им нельзя устроить представление?
Хозяин развел руками.
— Нет, святая мать, но если я позволю любой шайке попрошаек, которые называют себя актерами…
Такое оскорбление заставило Растима заговорить прежде, чем Маскелль успела вмешаться:
— Мы не попрошайки, — с жаром заявил он, делая шаг вперед. — Мы показываем классические спектакли театров Ариадена и Киради. Мы проделали далекий путь и не выступали с тех пор, как покинули Сакили.
— Случилось недоразумение, святая мать, — поспешил заверить ее один из купцов.
— Если святая мать желает, они могут дать представление, — с кислой улыбкой подтвердил хозяин.
Маскелль обвела взглядом встревоженные лица, гадая, что все эти люди видят перед собой. В комнате висела тяжелая тишина — определенно слишком тяжелая для подобной ситуации. Впрочем, эту мысль родила ее собственная неспокойная совесть: никто здесь не мог знать, кто она такая. «Кем была, поправила себя Маскелль, — кем была…»
— Святая мать этого желает, — сказала она и отвернулась.
Когда Растим и Фирак объявили, что выиграли битву и представление состоится, у остальной труппы это вовсе не вызвало энтузиазма. Гардик разразился проклятиями, а Тераза сделала вид, что падает в обморок.
Даже Фирак заколебался, когда Растим захотел установить декорации и полностью разыграть ариаденскую пьесу — «Завоевание Внутреннего моря» или «Призывающих рассвет». Поскольку денег на то, чтобы нанять помощников, не было, это означало бы, что все вымотаются и будут не в состоянии на следующий день продолжать путь. Маскелль забеспокоилась: было гораздо важнее добраться до безопасного Дувалпура, чем утереть нос хозяину пристани. Она пожалела, что не подумала об этом раньше, прежде чем добилась разрешения на представление. Однако в конце концов, Растим и Фирак оказались в меньшинстве, и было решено показать комедию театра Киради, не требовавшую ни декораций, ни костюмов. Впрочем, зная Растима, Маскелль не сомневалась, что он постарается все же включить в представление марионеток.
Маскелль подумала сначала, что комедия Киради может оказаться слишком изысканной для такой аудитории, но торговцы, которые, как ожидалось, должны были заплатить щедрее всех, оказались уроженцами Малинди.
В их родной стране ничего похожего на театр не было, а потому любое представление, увиденное в чужих землях, вызывало у них бурный восторг. Маскелль однажды видела, как группа малиндийцев, не