ВОЗЛЮБЛЕННЫЙ СЫН
АЛЕКСАНДРА И ДЖОЙС ГИФФОРД
МЫ НИКОГДА НЕ ЗАБУДЕМ ТЕБЯ
— МУДАК! — заорал я и ударил его сбоку в голову.
Он схватил меня, но я рывком освободился от его хватки и принялся бить его руками и ногами. Это не было хорошей идеей. Он снял свои очки и вне себя от злости бросился на меня. Каждый мой удар казался слабым и ничтожным, тогда как каждый его угрожал развалить меня на части. Из носа у меня пошла кровь, но, слава богу, вид ее, казалось, заставил его остановиться.
— Извини, Брай, — сказал он. — Но ни один чувак не смеет меня бить, Брай, понимаешь. Ни один чувак.
Одной рукой я сдерживал кровь, и в знак признательности вцепился в него другой. Рокси — здоровенный парень, но я всегда думал о нем, как о добром гиганте. Огромные чуваки всегда кажутся добрыми, пока один из них не вломит тебе. И все же он опустил меня. Я осознал тут мерзкую и чудовищную истину: получить пизды от кого-нибудь гораздо хуже, чем убить другого. Этот омерзительный факт стал управляющим принципом для слишком многих людей. Если бы у меня только была с собой бритва, то я бы использовал ее против Рокси. Я мог почувствовать потребность в этом всего на несколько секунд, но этого было бы достаточно. Что за блядская мысль! Какие же мы больные существа!
Крейг Гиффорд.
Если бы только Рокси знал.
Если бы Рокси знал это, именно я бы и отправился за решетку. Он, наверное, сразу же указал бы пальцем на этого опасного психопата.
— Не так все плохо. Извини, Брай. Хотя ты не должен был бить меня. Мой глаз заплывет утром. И подбородок тоже, Брай, ты поймал меня здесь красавцем. Впрочем, драка между тобой и мной, Брай, только не говори мне, что это не слишком безумно.
Глупый урод пытался заставить меня чувствовать себя лучше, перечисляя ущерб, который я ему нанес. В такого рода стычках не бывает победителей; есть только те, кто выходит из них с наименьшими потерями. Рокси досталось меньше, как в смысле физических повреждений, так и в плане собственного достоинства мачо. Мы оба знали это, но я был благодарен ему за то, что он все же пытался сделать так, чтобы я чувствовал себя лучше.
Я оставил его, черт знает как выбрался с кладбища и направился к своему отцу. Я блевал на ходу себе под ноги. Дезориентированный, я вернулся в нашу старую квартиру в Муирхаусе. Дом был по-прежнему вакантный, в него еще никто не въехал. Я попытался вышибить дверь и так бы и сделал, если бы не старая миссис Синклер, наша соседка, напомнившая мне, что мой отец переехал.
Пошатываясь, я вышел на улицу и блеванул снова. Мой перед был заляпан кровью и блевотиной. У торгового центра ко мне подошла пара ребят.
— Этот чувак пьян в стельку, — заметил один.
— Я знаю этого козла. Ты шатаешься с этим педиком, да, приятель?
— Ну... — попытался членораздельно ответить я, но не смог. Я вполне все осознавал, только сказать что-то просто не получалось.
— Если ты шатаешься с педиками, то это и тебя делает педиком, вот как я это понимаю. И что тогда на это скажешь, приятель?
Я поглядел на парня, и мне удалось выдавить из себя:
— И какие у меня шансы, чтобы получить от вас минет?
Они скептически поглядели на меня несколько секунд, затем один из них выкрикнул:
— Как же, умник нашелся!
— Так меня и зовут, мальчики, — сдался я.
Я почувствовал тупой удар и рухнул на землю. Меня пинали ногами, но я ничего не ощущал. Избиение, казалось, продолжалось довольно долго, и это беспокоило меня, потому что судить по жесткости пиздиловки ты можешь обычно по ее продолжительности. Тем не менее, я воспринимал его с пассивным тошнотворным спокойствием безразличного работника, заступающего на очередную смену, и когда убедился, что все закончилось, шатаясь поднялся на ноги. Возможно, не так все и плохо. Я мог легко ходить. На самом деле, это избиение, казалось, прочистило мне мозги. Спасибо, ребята.
Я пересек двойную проезжую часть, оставил позади шикарный Муирхаус и добрался до обветшалого Пилтона. Наверное, дело вовсе не в том, как люди оценивают сейчас свое положение, но вот как это всегда выглядело для меня: Муирхаус — район для новых домов, Пилтон же для мусора. Это отнюдь не значит, какие теперь проблемы у Муирхауса и как сильно они глумятся над Пилтоном. Пилтону Пилтоново, Муирхаусу Муирхаусово, так всегда было, и так всегда будет, вашу мать. Гнусные подонки эта урла из Пилтона. Те уроды, избившие меня, были отсюда. Это их менталитет. Я, вероятно, получу чертово пособие в качестве компенсации за существование по соседству с грязными Пилтонскими долбанными урловыми козлами.
Я нашел наш дом, но не помню, кто пустил меня внутрь.
На следующее утро я делал вид, что сплю, пока все они не свалили на какой-то маленький роскошный семейный променад: Папа, Норма и ее шумная, вечно возбужденная дочка. Я чувствовал себя чертовски разбитым. Когда я попытался встать, то обнаружил, что едва могу ходить. Я был покрыт царапинами и синяками и мочился кровью, испытывая дикую боль. Я принял ванную, почувствовал себя несколько лучше, и решил покопаться в вещах. В коробках по-прежнему оставалось много нераспакованного барахла. Они украшали эту безвкусную маленькую конуру. Я подошел к небольшому кожаному портфелю, который раньше не видел, предположив, что он Нормы. И оказалось, что нет.
Портфель был полон фотографий. Я и Дерек еще детьми, отец и моя мама. Эти фото я никогда раньше не видел. Я глядел на них вместе. Я попытался представить себе, смогу ли я заметить в ее глазах боль, разглядеть недовольство, но так ничего и не обнаружил. Не в начале просмотра. Затем я добрался до каких-то фотографий, которые, как я знал, по времени были самыми последними, потому что Дерек и я на них были немного крупнее. Вот на этих снимках я и смог прочитать это; с преимуществом ретроспективы все оказалось слишком просто: ее глаза вопили болью и разочарованием. Мои слезы капали на выцветшие фотографии. Впрочем, в этом кожаном портфеле находились вещи похуже. Я прочитал все письма, одно за другим. Все они были на самом деле похожи по содержанию, различались только по датам. Они охватывали промежуток через несколько месяцев, как она ушла, до 1989 года. Она писала ему восемь лет из Австралии. Все письма содержали одни и те же предложения, повторяемые как своего рода ритуал:
Я хочу связаться со своими мальчиками.
Я хочу, чтобы они приехали ко мне погостить.
Пожалуйста, позволь им писать мне.
Я люблю их, я хочу видеть моих детей.
Пожалуйста, напиши мне, Джефф, пожалуйста, выйди на связь. Я знаю, что ты получаешь мои письма.
Я не знаю, что произошло в 1989-м, но после этого она никогда больше не писала. Я переписал адрес и номер телефона в Мельбурне на клочок бумаги. Это абсолютное дерьмо. Очередная груда дерьма, сквозь которую надо прорваться. И всегда есть больше, больше этого чертового дерьма, сквозь которое надо прорываться. Это никогда не кончится. Говорят, что чем старше ты становишься, тем терпеть становится проще. Я так надеюсь. Я надеюсь, вашу мать.
Потребовалось какое-то время, чтобы выйти на международное подсоединение. Я хотел говорить с моей мамой, долго говорить, выяснить ее часть истории, за его счет, разумеется. Какой-то чувак взял трубку. Я вытащил его из постели; разница во времени, я совсем забыл о ней. Он спросил, кто я такой и я сказал ему.
Чувак был действительно расстроен. Его голос звучал нормально, должен я признать, да, он держался молодцом. Он рассказал мне, что в доме загорелась проводка. И дело обернулось плохо. Моя мать погибла при пожаре, тогда в 1989-м. Ей удалось вытащить их дочь, но она задохнулась в дыму. Тут связь с этим мужиком оборвалась. Я положил трубку. Как только я положил ее, телефон зазвонил снова.
Я оставил его звонить.
