– Вас, – ответил я. Девушка удивилась.
– Меня?
– Да. Я учился с вами в первом классе и с тех пор люблю вас.
– В первом классе я училась в Польше, – растерянно пролепетала девушка. – Папа работал там.
– А-а… – Я был разочарован. – Значит, это не вы. Я первый класс закончил в Аргентине.
Девушка надула губы и хотела закрыть дверь.
– А вообще-то я к Семену Петровичу, – поспешно сказал я. – Привез ему рукопись из редакции.
Девушка подозрительно оглядела меня и мою папку, потом крикнула куда-то в глубину необъятной квартиры:
– Папа, папа, тут какой-то сумасшедший мальчик утверждает, что он привез тебе из редакции рукопись!
С минуту ответом ей была гробовая тишина. Потом мощный, густой бас донесся до нас, как будто из глубокого колодца.
– Зови этого проходимца ко мне. Я уже три часа его жду.
– Снимайте ботинки и идите, – сказала девушка.
– Я не проходимец! – крикнул я.
– Нахал! – взревел бас.
– Носки тоже снимать? – спросил я девушку.
– Носки можете оставить.
– Дайте тапочки…
– Нате…
Я последовал за ней и очутился в большой комнате. За массивным письменным столом, заваленным книгами, бумагами, сидел дородный, средних лет мужчина в просторном красном халате, накинутом поверх спортивного костюма. Лицо у него было волевое и суровое. Я догадался, что это и есть сам профессор Кузнецов.
– Кто это? – сказал он, уставя на меня полный недоумения взгляд.
– Курьер, – ответил я.
– Именно что курьер. Не граф Люксембург, не герцог де Гиз, а курьер! – завопил профессор. – По вашей милости, господин курьер, я потерял три часа драгоценного времени!
– Вот ваша рукопись, – сказал я спокойно, вынимая из папки стопку скрепленных бумаг.
– Катя, – обратился профессор к девушке, – проводи молодого человека до дверей.
Я покачал головой.
– Спасибо, я не тороплюсь. Я, знаете, с удовольствием выпил бы чашку чаю и слопал бутерброд с маслом и сыром.
При этих словах профессор чуть не задохнулся от возмущения. Он побагровел и так надулся, что казалось, сейчас полетит, как шар братьев Монгольфье. Каким-то чудом ему все же удалось остаться на земле.
– Я же говорила, что он сумасшедший, – сказала Катя, пожимая плечами.
– Что здесь сумасшедшего? – удивился я. – Я же не прошу у вас сто рублей взаймы. («И на том спасибо», – проворчал профессор). Человек голоден и просит стакан чаю и кусок хлеба. Что здесь такого?
Мой вопрос явно поставил их в тупик.
– Да, вообще-то… – промямлила Катя и вопросительно взглянула на отца, который уже совсем собрался улететь ввысь.
– Проводи молодого человека на кухню, – сказал профессор, сдержавшись. – И дай ему стакан чаю и бутерброд.
Мы с Катей пошли на кухню. Я сел за стол, накрытый клеенкой с видами столиц мира, а Катя зажгла плиту, наполнила чайник водой и поставила на огонь. После этого она села напротив меня. Мы посмотрели друг другу в глаза, и я улыбнулся, но у Кати лицо оставалось суровым.
– Чего уставилась? – спросил я.
– У тебя действительно не в порядке с мозгами или прикидываешься? – сказала она.
– Да нет, мозги у меня в норме.
– А впечатление такое, что они у тебя совсем не варят…
Чайник вскипел и завизжал, как кошка, которой наступили на хвост. Катя сняла его с плиты, достала из шкафа маленький фарфоровый чайник, бросила в него две ложки чая и залила кипятком. Она вынула из холодильника масло, сыр и колбасу; поставила на стол хлеб и пачку печенья.
– Лимона нет? – поинтересовался я.
Катя вздохнула и полезла в холодильник за лимоном.
Я сделал себе большой бутерброд с маслом и сыром, а сверху еще положил изрядный кусок колбасы. Налил чай в блюдце и долго дул на него, чтобы остыл.
– Тебе в детстве не говорили, что чавкать неприлично? – сказала Катя.
– Говорили.
– А зачем чавкаешь?
– Хочется…
Катя рассмеялась.
– А ты ничего… – сказал я.
– В смысле?
– Ну знаешь, так у тебя все в порядке… и фигура… Ноги там…
– Это – в маму. У нее тоже ноги длинные.
– Интересно было бы посмотреть.
– Она попозже будет.
– Знаешь, – сказал я, – у нас в школе учительница физики была… Такая симпатичная… Знаешь, такая фигура и грудь… В общем, интересная женщина.
– Ну и что? – Катя была заинтригована. Она прикрыла дверь и подсела ко мне ближе.
– Да ничего. Один раз она нам фильм показывала… Понимаешь, такой учебный фильм про всякие физические явления. А я сидел один, на задней парте… Она села рядом и… В общем, света не было, а она рядом… Я так разволновался и потихоньку к ней придвинулся…
– А она? – спросила Катя шепотом.
– Она сидит, как будто ничего не происходит. Короче, я ее обнял потихоньку…
– А она?
Я сделал себе новый бутерброд и продолжал беспечно:
– Она ничего. Сидит – смотрит. Ну, потом, после урока, она говорит: «Мирошников, – это моя фамилия, – зайди ко мне после уроков».
– А ты?
– Ну, я и зашел… Она была в лаборантской. Знаешь, колбы там всякие и прочая дребедень… Она меня увидела, и грудь у нее вздымается, как волны на картине Айвазовского «Девятый вал». Я говорю: «Надежда Ивановна, я без ума от вас…» А она: «Мирошников, я – твоя…» И как бросится мне на шею! Ты понимаешь?
– А ты не врешь?
Я увидел, какое уважение засветилось в Катиных глазах.
– С какой стати я буду тебе врать?
– И что же потом было?
Я не предусмотрел возможности подобного вопроса и замялся.
– Да потом она в другую школу перешла, – уклончиво ответил я. – В общем, как-то все на том закончилось.
Катя мечтательно вздохнула.
– Да, – сказала она. – Я тоже была влюблена в одного учителя. Он у нас в десятом классе литературу и русский преподавал. Такой видный мужчина был… с усами…
– Ну и как ты?
