Александрович говорил о нас егерям:
- Они честно получают деньги. Мы их под контролем держим.
Так длилось с 81-го по 85-ый, примерно, год.
Работа у нас кипит.
Но с расценками в СССР было плохо дело. Каждое ведомство, республика, министерство, имело свои ценники. Это создавало большую путаницу. Единой, строгой системы в СССР не было. И вот я решил, чтобы обезопасить себя, создать собственный ценник,т.е. собственный ценник КОМИ АССР.
9
Он у меня сохранился, этот исторический для развития плана ГОЭЛРО в Коми документ. Нужно было утвердить в министерстве сельского хозяйства Коми, подписать министром или заместителем и обкомом профсоюза. Я взял много самых разных ценников отраслевых из самых разных ведомств и организаций и сделал сборник единых цен и расценок. Нужных мне расценок. Я надергал из других отраслей, из оборонной промышленности, из горно-рудной, из атомной энергетики. Там ставки намного выше, чем в сельском хозяйстве. И в несколько пунктов я опытной, недрогнувшей рукой вписываю несколько крайне мне необходимых расценок. Вся книжка пошла на утверждение. Ни один из больших экспертов на эти пункты не обратил внимания, хотя они пятикратно превышали действующую к этому дню расценку в сельском и лесном хозяйстве республики.
Подписал этот опус замминистра сельского хозяйства Коми. Иду в обком профсоюза, где сидел в промышленном отделе друг моего тестя Владимира Дмитриевича Савенкова. После министерской визы он тоже подмахнул. И так у нас в Коми АССР вышел мой собственный ценник. Мной разработанный, мной внедренный в производственную практику республики. И в моих же личных интересах.
Афера века по тем временам.
10
Теперь я мог работать спокойно, приходя в любое предприятие. Там все наряды, все сметы проверяют главный экономист, главный бухгалтер, плановики, главный энергетик. Каждому нужны основания для начисления сумм зарплаты - книжка расценок. Они могли любые деньги заплатить: чужие же, не свои. Там совхозы по году зарплаты не видят. И десять тысяч рублей в казне - это месячная зарплата всего совхоза. Но несколько сот отстегиваешь директору, несколько - главному инженеру, в бухгалтерию шоколадных конфет принесешь и бутылочку 'шампанского'. А в Коми подпись на десять тысяч можно было получить за две-три бутылки водки. Там ни в райкоме партии, ни директор любого хозяйства не начинают работы, пока не примут стакана водки.
Приходишь к директору совхоза - в портфеле водка, закуска. Говоришь:
- Надо такой-то объект сделать. Давай мне его - позарез надо!
И тут же мне:
- Водка есть?
- Есть.
Нажимает кнопку - является секретарь, из приемной.
- Два стакана.
Приносит этот секретарь два стакана. Я и наливаю два. То, что я за рулем - никого не волнует: обязан пить, а дальше твои проблемы. Где-то говорят 'мы повязаны кровью, товарищ'. Здесь же ты должен быть повязан водкой. Тогда ты свой, тебе верят.
Там, а не на зонах, я начал курить и выпивать. Только так можно было дела делать. Не пойму, как алкашом не стал! Хоть бы закусить давали. Бонза позвонит, секретарше и по-вятски ей:
- Цай.
Секретарь приносит два стакана чаю.
В совхоз приезжаешь с утречка - директор уже шатаясь по гаражу ходит, шоферы пьяные, доярки полупьяные. В гараже в девять утра уже все пьяные в пимах, дубленках, шапках меховых. Директор на кого-то орет:
- Я тебя в тюрьме сгною!
Вывод: все разворовано, всем все равно.
Итак, вооруженные до зубов моими расценками, мы с удвоенной силой и уверенные в своей правоте стали 'бомбить' казну республики и процветать.
Но тут наступил критический момент.
11
В 83 году мне сорок один год.
Ирина родила мою любимую дочь Валентину. Прекрасная девочка, взрослеющий мой ребенок. Сейчас уже выросла: умная, стройная, строгая, принципиальная.
Примерно годом позже мы сдали серьезный объект, и я получил хорошие деньги.
Я выезжал тогда еще за пределы Сыктывкара и в Киев, и в Сочи. По работе и на отдых.
Обычно, с первого дня отпуска всю дорогу до солнечного Сочи мы с семьей проходили на своей машине. Первым личным авто была у меня там старая 'копейка'. Потом купил трехлетнюю, почти новую, у начальника ОБХСС.
В Сыктывкаре мы обычно ставили машину на грузовую платформу и ехали до Кирова. Там железная дорога прерывается.
В Кирове спускаем машину и едем автотрассами на Киев, Москву, на Конотоп, где у меня жили мама и сестра. Мы привозили им дефицитные продукты, рыбу, икру, семгу. И сердце мое глупое купалось в счастье, когда я видел сияющие добром и покоем глаза мамы. Она видела: наконец-то сынок женат и преуспевает, у нее внук и внучка, которые - даст Бог - не будут знать холода в костях и голода в лаптях... Ей нравилась спокойная и рассудительная северянка Ирина.
Кто-то скажет: странная у вас, Николай Александрович, мама. Ведь она пожизненно знала или догадывалась, что ваши доходы - не чисты. Так чему же радоваться?
А я отвечу: если самый заблудший мужчина ради этого счастья в материнских глазах не совершил безумного поступка, то это еще одно его заблуждение. И если, во имя спасения своего больного ребенка мать откажется от трансплантации ему своего здорового органа, то она, как было сказано в одном старом кинофильме, не мать ему, а ехидна, пожирающая свое дитя. Она, моя мама - Царствие ей Небесное! - просто отдала мне свою жизнь. Перефразируя Есенина, 'она бы вилами пришла вас заколоть за каждый крик ваш, брошенный в меня'.
Может быть и есть матери, думающие и поступающие иначе... Но спрос-то за детей с них, а не с ребенка: твоя плоть, твоя кровь, твое воспитание. Как и с меня спрос нынче, когда сегодня мой сын, а ее внук Алексей, становится наркоманом. Спрос с меня. И если он завяжет, то я буду безмерно счастлив. Но во мне нет силы материнской любви. Я исковеркан и жесток. Я ненавижу наркоманов. Они для меня все равно, что педики.
И пусть бы он лучше на свет не родился, думаю я, раздираемый любовью и презрением к нему. И сам удивляюсь мудрому терпению матерей...
12
Но я отвлекся от основной линии.
Итак, в 84-ом году я отработал в совхозе.
Все время работ я в понедельник уезжал из дому, а в пятницу возвращался. Потому что далеко. И в этот раз приезжаю домой, уже куплены билеты в Сочи и завтра, в шесть утра субботы, самолет вылетает. Этот раз решили лететь самолетом.
Мы уже приготовили все вещи, дети ждут путешествия и у меня еще все хорошо. Я часов в десять вечера ванну принял, выхожу - звонок в дверь. Заходит 'цветной' лейтенант.
- Михалев тут живет?
- Тут.
- Надо пройти для выяснения кое-каких обстоятельств в городской отдел милиции.
- А, может, завтра утром?
Говорю, а сам думаю: в Сочи рвану, а там уж потом разберемся. Потому что могли в любой момент посадить. Это чувство не покидало меня все прожитые годы. И в Коми я чувствовал, что обстановка накаляется.
