(оправдания?) Б. Пастернака, как смог появиться его поэтический цикл во славу Сталина: «Искренняя попытка жить думами времени и ему в тон» (Б. Пастернак. Собр. соч., т. 2. М., 1989, с. 620).
Какой бы ни была степень доверия к художественному или к журналистскому творчеству, ради объективности обратим свое внимание к обоим.
Романы… «Тихий Дон» — для многих, как проверял, полная неожиданность, что он без имени Сталина. Поразительнейший факт! Напомню, в каком историческом и политическом контексте вешенец отказался увековечивать вождя в своей эпопее. Вешенское восстание и оборона Царицына, столь стратегически важная для судьбы революции, соседствуют и по времени, и окровавленными степями. Сталин по заданию Ленина один из организаторов обороны — и не случайно награжден орденом. К моменту работы писателя над томом, где стал описывать Вешенское восстание, и город уже наречен в честь вождя, и отпраздновано в невиданном размахе 50-летие Сталина, и по юбилейно-подхалимскому почину «красного маршала» Ворошилова (статья и брошюра) он отныне непререкаемый «гениальный организатор обороны» и вообще «гений военного искусства». «Поднятая целина» — и здесь невероятное: Сталин не персонифицируется в контексте агитпроповского понятия «сталинская коллективизация» ни портретом, ни сюжетными сценами. Его имя фигурирует только со строго «служебными целями»: как автор статьи «Головокружение от успехов» или в главе позиционно-противопоставнического спора, как вести коллективизацию — по Ленину или по Сталину. «Они сражались за Родину» — генералиссимус без никаких восхвалений; больше того, он в эпицентре страстных споров об ответственности за репрессии.
Газетные строки… Ю. Мурин печатает одно небольшое, но, оказывается, многоважное письмо, что, однако, выявляется, если его должным образом откомментировать. Оно написано за несколько дней до 60- летия вождя. Так и подталкивает воскликнуть: подхалимское, ибо в нем и в самом деле и о юбилее, и о статье к этому юбилею. Однако почему статья закомуфлирована словом «статейка», а главное — отчего опасение, что «Правда» ее не напечатает? Нет, не втискивается Шолохов в прокрустово ложе предвзятых оценок ни былых агитпропщиков, ни нынешних политконьюнктурщиков. Уже в первой строке статьи зачин к острой схватке со Сталиным: «В 1933 году… под видом борьбы с саботажем… весь хлеб, в том числе выданный авансом, был изъят… начался голод». Это ответ письму Сталина с датой 6 мая 1933 года. Сталин в нем для начала сформулировал приговор вешенцу за политическую неразборчивость, за политический объективизм — страшное обвинение: «Я поблагодарил Вас за письма, так как они вскрывают болячку нашей партийно-совет. работы… Но это не значит, что я во всем согласен с Вами. Вы видите одну сторону… Ваши письма не беллетристика, а типичная политика…» Далее приступил к жестокому уроку политграмоты — он мог стать обоснованием к пресловуто-жуткой статье «58» Уголовного кодекса (для тех, кто проходил в качестве» контрреволюционера»): «Хлеборобы Вашего района (и не только Вашего района) проводили «итальянку» (саботаж)… по сути, вели «тихую войну» с Советской властью. Войну на измор…» Вот же какова юбилейная «статейка»! Но Шолохов отважен не только защитой «саботажников». Он рискнул прервать замалчивание самого по себе факта организованного из Кремля преступления — насильственный вывоз зерна, что привело к голоду (умерло несколько миллионов человек). «Правда» предостерегала таких правдолюбцев, как Шолохов: «Заявление о голодной смерти миллионов советских людей является вульгарной клеветой, грязным наветом». Но и это не вся крамола в статье. Писатель принялся критиковать- урезонивать тех, кто истово раскручивал маховик вседержавной культовой машины: «Некоторые из тех, кто привычной рукой пишет резолюции и статьи, иногда забывают, говоря о Сталине, что можно благодарить без многословия, любить без частых упоминаний и оценивать деятельность великого человека, не злоупотребляя эпитетами».
Соответственным комментарием готов оснастить и еще две статьи, посвященные Сталину. (Выделю одну их них — отклик на смерть Сталина «Прощай, отец!». Недавно читал, как ее употребили обличительным лыком в обвинительную строку против Шолохова. Но почему-то это обвинение не только совсем не вживлено в атмосферу тех траурных дней, но даже не сопоставлено со статьями, к примеру, И. Эренбурга или Л. Арагона. Отдаю должное мужеству академика А. Сахарова. Он включил в свои воспоминания письма того же траурного марта 1953: «Я под впечатлением смерти великого человека. Думаю о его человечности».)
По первому восприятию письма с Дона в Кремль могут показаться сигналами провинциала: описаны конкретные беды и обличается местная власть, повинная в этих бедах. Впрочем, как убежден, даже такого восприятия вполне достаточно, чтобы воздать Шолохову должное, как это воздается Толстому за участие в спасении голодающих в Тульской губернии, Чехову за путешествие на каторжный Сахалин или гуманисту Короленко, который не случайно упомянут в письме Сталину от 4 апреля 1933 года в связи с очерком «В успокоенной деревне», где речь о трех доведенных до отчаяния крестьянах.
Открытия архивиста нуждаются в дополнениях биографа — уж такая общеизвестная взаимозависимость. Увы, размеры предисловия не позволяют даже и мечтать о должной полноте вживления архивных находок в биографию. Приходится избирать лишь некоторые темы и перелагать их в наикратко-пунктирном виде — подробности же в моей книге.
Неминуема первая из них — судьба коллективизируемого крестьянства. Шолохов предстает в масштабе всенародного защитника как убежденный противопоставник Сталина. Эта противопоставническая позиция выражена задолго до голодомора. 1929 год: Шолохов в письме (июнь) — «Середняк уже раздавлен. Беднота голодает…»; Сталин в докладе «Год великого перелома» (ноябрь) — «Небывалый успех в деле колхозного строительства…» Еще свидетельство — «Поднятая целина» (глава II, сцена в райкоме). Эмиссар ЦК Давыдов выслушивает наставления местного партийца: «Действуй там осторожно. Середняка ни-ни!..» Давыдов противничает. Ему в упрек: «А что скажет тогда середняк? Он скажет: «Вот она, какая Советская власть! Туда-сюда мужиком крутит». Ленин нас учил серьезно учитывать настроение крестьянства, а ты говоришь». Давыдов переходит в наступление: «Сталин, как видно, ошибся, по-твоему, а?» Ему — точнее читателям романа! — в ответ отважное перо Шолохова вывело: «При чем тут Сталин?» И еще: «За район отвечает бюро райкома, я персонально. Потрудись там, куда мы тебя посылаем, проводить нашу линию…» Теперь уже обнародовано, как Шолохов в критических оценках перегибов аграрной политики солидаризовался с расстрелянным «врагом народа», видным политическим деятелем еще ленинской школы М. И. Фрумкиным. И т. д. Откуда все эти убеждения, что сцементировались в смелые позиции? Уверен, исток от «Тихого Дона» с его неприятием неправедной политики расказачивания; напомню, что ее поддерживал Сталин.
С такими ощущениями я и воспринимаю всю переписку в пору голодомора и коллективизации. Казалось бы, ничего об ответственности Центра, но вдруг — а вдруг ли?! — в письмах фамилии председателя СНК Молотова и председателя ВЦИК Калинина. Или рассказывает Сталину, автору Закона, что горько назван в народе «Законом о трех колосках», как колхозники пренебрегали им, суровейше карающего — вплоть до смертной казни! — за кражу даже небольшой толики зерна. Здесь, к примеру, в письме 1932 года нет видимых обобщений — зато в «Они сражались за родину» обличал этот Закон за неоправданную жестокость.
Продолжу тему противопоставничества писателя и вождя: оценки репрессий. XVIII партсъезд (1939 г.). Сталин в докладе говорит об интеллигенции, оправдывая ее изничтожение: «Интеллигенция в целом кормилась у имущих классов и обслуживала их. Понятно поэтому то недоверие, переходящее нередко в ненависть, которые питали к ней революционные элементы нашей страны, и прежде всего рабочие». Кормилась… недоверие… ненависть… Шолохов в речи: «Есть еще одна категория писателей, которых «награждали» ссылками в Сибирь и изгнанием, их привязывали к позорным столбам, их отдавали в солдаты, на них давили всей тупой мощью государства, наконец, попросту их убивали руками хлыщей-офицеров. А у нас этих писателей-классиков чтут и любят всем сердцем…» Чтут… любят…
Еще тема — партия и литература. В материалах, которые вызволил из небытия Ю. Мурин, не раз о том, как трудно работалось писателю, как издевались над ним, стремясь обратить в официальную веру. Шолохов велик не только тем, что сопротивлялся попыткам карежить романы. Он находил мужество, чтобы обличать сам по себе партлитпроизвол, — отмечу, что начинал это еще при жизни Сталина. Статья «За честную работу писателя и критика» (1934 г.) — сколько же в ней крамолы! В канун I съезда писателей объявил о неприятии зарождающегося «литвождизма» и осудил порядки, когда «ничтоже сумняшися» объявляют романы «лит. вождей» «монументальными памятниками нашей великой революционной эпохи». Он предостерегал апологетов соцреализма: «Плох был бы тот писатель, который приукрашивал бы
