— Абсолютно, — сказал он. — Он полностью доверяет нам… Пока что.
— Сколько ему сейчас? — спросил Петтерсон.
— Тринадцать.
— Удивительно.
— Что удивительно?
Петтерсон ухмыльнулся.
— В этом возрасте в наше-то время. Тринадцатилетний мальчик, который доверяет родителям.
— Послушай, Сэм, — прервал его Оливер, — ты снова изменяешь своей привычке говорить умные вещи.
— Может быть, — согласился Петтерсон, сделав глоток из своего бокала и устремив взгляд на лодку, все еще маячившую вдали на залитой солнцем поверхности воды. — Обычно люди просят докторов говорить правду, — ответил он. — А когда они получают то, что хотели… Уровень разочарования всегда очень высок, когда речь идет о правде, Оливер.
— Скажи мне, Сэм, — парировал Оливер. — Ты всегда говоришь правду, когда тебя об этом просят?
— Редко. Я исповедую другой принцип.
— Какой же?
— Принцип легкой успокоительной лжи.
— Я не верю в существование такого понятия, как успокоительная ложь, — сказал Оливер.
— Ты ведь родился на севере, — улыбнулся Петтерсон. — А я, если ты помнишь, в Вирджинии.
— Ты имеешь такое же отношение к Вирджинии, как и я.
— Ладно, — сдался Петтерсон. — Мой отец из Вирджинии. Это не проходит бесследно.
— Не важно откуда твой отец, — возразил Оливер, — должен ведь ты говорить правду хоть ИНОГДА, Сэм.
— Да, — кивнул Петтерсон.
— Когда?
— Когда я считаю, что человек может переварить ее, — сказал Петтерсон не покидая своего легкого почти шутливого тона.
— Тони переварит, — сказал Оливер. — У него крепкое нутро.
Петтерсон кивнул:
— Да, это правда. А почему бы нет — ему уже тринадцать. — Он сделал очередной глоток и поднял бокал, поворачивая его в ладони, как бы внимательно изучая. — А Люси? — спросил он.
— О Люси не беспокойся, — жестко ответил Оливер.
— Она согласна с тобой? — настаивал Петтерсон.
— Нет, — Оливер нетерпеливо отмахнулся. — Ее послушать, так Тони должен дожить до тридцати лет с твердым убеждением, что детей находят в капусте, что никто никогда не умирает, что Конституция гарантирует, что Энтони Крауна все будут любить больше всего на свете, больше жизни самой. Петтерсон улыбнулся.
— Смеешься, — сказал Оливер. — До рождения сына всегда думаешь, что только и будешь воспитывать его и давать образование. На самом деле это последнее, что ты делаешь. Приходится вести непрерывную борьбу за каждую крупинку его бессмертной души.
— Тебе нужно было завести еще несколько сыновей, — посоветовал Петтерсон. — Тогда сомнения были бы менее мучительными.
— Ну, нет еще нескольких, — категорично отреагировал Оливер. — Так ты будешь говорить с Тони или нет?
— Почему бы тебе самому не сказать ему все?
— Мне хочется, чтобы это прозвучало официально, — пояснил Оливер. — Я хочу, чтобы он воспринял это, как приговор авторитета, не подсказанный любовью.
— Не подсказанный любовью, — тихо и задумчиво произнес Петтерсон подумав при этом: «Что за загадочный человек? Никто другой из моих знакомых не употребил бы такую фразу. Приговор авторитета. Мальчик мой, и не надейся дожить до зрелой старости.» — Ладно, Оливер, — вслух произнес он. — Под твою ответственность.
— Под мою ответственность, — сказал Оливер.
— Мистер Краун?..
Оливер повернулся в кресле. Со стороны дома через лужайку к нему направлялся молодой человек.
— Да? — ответил Оливер.
Молодой человек подошел и остановился перед двумя собеседниками. — Меня зовут Джефри Баннер, — представился он. — Меня прислал мистер Майлс, управляющий гостиницей.
— Да? — Оливер смотрел на него все еще ничего не понимая.
— Он сказал, что вы подыскиваете компаньона для вашего сына на оставшуюся часть лета, — пояснил молодой человек. — Он сказал, что вы собираетесь уезжать сегодня вечером, так что я сразу и пришел.
— А, ну да, — произнес Оливер, встав и пожав юноше руку, одновременно окидывая его изучающим взглядом. Баннер был худощав, немного выше среднего роста. У него были густые черные волосы, уложенные в короткую стрижку, смуглая от природы кожа была покрыта загаром, что делало его похожим на уроженца Средиземноморья. Глаза его были глубокими, по-девичьи голубыми с оттенком фиолетового, и блестели с чистотой детского взгляда. Лицо его было тонким и живым, что создавало впечатление бесконечной молодости и энергии, лоб высокий, покрытый бронзовым загаром. В своем вылинявшем сером свитерке, неглаженных простых брюках и теннисных тапочках, измазанных травой, он походил на гребца, отмеченного печатью природного интеллекта. В самой непринужденности его позы раскованной и одновременно почтительной было что-то от избалованного, но прилично воспитанного сына почтенного семейства. Оливер, который при малейшей возможности любил окружать себя красивыми людьми (их темнокожая служанка в городском доме была одной из самых красивых девушек в Хатфорде), сразу же решил, что юноша ему понравился.
— Это доктор Петтерсон, — представил Оливер своего друга.
— Здравствуйте, сэр, — поприветствовал Баннер.
Петтерсон ленивым жестом приподнял свой бокал.
— Извините, что не встаю, — сказал он. — По воскресеньям я редко встаю на ноги.
— Да, конечно, — согласился Баннер.
— Хотите поговорить с юношей наедине? — спросил Петтерсон. — Тогда я, наверное, смогу пошевелиться.
— Нет, — сказал Оливер. — Конечно, если мистер Баннер не станет возражать.
— Нисколько, — ответил Баннер. — Никаких секретов. Если что-то деликатное, так я совру.
Оливер усмехнулся.
— Хорошее начало. Хотите сигарету? — И он протянул Баннеру пачку. — Нет, спасибо.
Оливер взял себе сигарету, закурил и бросил пачку Петтерсону.
— Вы не из тех молодых людей, которые курят трубку, не так ли?
— Нет.
— Хорошо, — сказал Оливер. — Сколько вам лет?
— Двадцать, — ответил Баннер.
— Когда я слышу слово «двадцать», — вставил Петтерсон, — мне хочется схватиться за пистолет.
Оливер уставился на озеро. Люси неустанно гребла и лодка заметно увеличилась в размерах, красный свитер Тони стал ярче. — Скажите, — мистер Баннер, — спросил он. — Вы когда-нибудь болели?
— Простите его, юноша, — сказал Петтерсон. — Он из тех людей, которые никогда в жизни сами не болели, и считают болезнь признаком слабости.
— Он прав, — ответил Баннер. — Если бы я нанимал кого-то для общения со своим сыном, меня бы тоже интересовало здоровье этого человека. — Он повернулся к Оливеру. — Однажды был перелом ноги, — начал он. — Когда мне было девять лет поскользнулся играя в бары.
Оливер кивнул, молодой человек ему нравился все больше и больше.
