что каждое мое купание предшествовало какой-нибудь крупной победе советских войск над немецко- фашистскими оккупантами. Единственный дворовый кран, как правило, был занят: мадам Берман – жена торговца рыбой Исаака Бермана – чистила под краном рыбу, к зависти всех соседей. Если бы Гитлер захватил Баку, ему бы не надо было расправляться с Берманшей – соседи бы сами придушили ее из-за этой крупной, толстой, как поросенок, рыбы под названием «жерех». Кстати, я нигде никогда не встречал эту породу рыб, только что в энциклопедии. Маленький, тщедушный торговец рыбой Исаак Берман слыл ужасным ловеласом и пьяницей. Мадам Берман не раз устраивала «процесс» над своим мужем, который собирал жителей близлежащих дворов. Соседи приходили сюда, как на концерт, со складными стульчиками… Но однажды дворовый кран оказался занят не Берманшей – серебристую чешую и розовые внутренности рыбы жерех разбрасывала вокруг крана девица Марьям, что проживала на одной галерее с Берманами. Двор замер в предвкушении грандиозного процесса. И процесс начался. Ровно в десять утра, когда из своей квартиры вышла мадам Берман. В синем халате с красными цветами. Взглянув на разбросанные вокруг крана рыбьи потроха, на торчащий у раковины чемоданный зад девицы Марьям, прозванный взрослыми мальчишками «станок», мадам Берман все поняла. Она воротилась в квартиру, откуда вскоре раздался вопль, способный привести в содрогание самое закаленное сердце, – это орал Исаак. Было даже странно – как тщедушный мужчина, весом не более двух-трех батонов, может издать крик такой мощи. Соседи были удовлетворены процессом, хотя, признаться, и не вполне. Соседи чувствовали, что процесс не завершен, что чего-то не хватает…
Утром следующего дня из колодца во дворе, где соседи обычно хранили подвешенные на веревке скоропортящиеся продукты – холодильников в те годы еще не было, – донеслось жуткое завывание. Двор оцепенел.
Неужто хулиганы бросили в колодец кошку?! Но все дворовые кошки вроде были на месте. Они бродили вокруг раковины и долизывали следы от потрохов рыбы жерех, которую накануне чистила девица Марьям. Соседи боялись приблизиться к колодцу, они боялись даже покинуть порог своих квартир. А мужчин, в этот утренний час, на весь двор было двое – я и мой шестилетний приятель Сурик, сын армянки Джульетты, муж которой погиб в финскую войну. Правда, у соседей было свое мнение – где это видано, чтобы армянин погиб? Никогда! Просто он сбежал от Джульетты и живет где-то с русской…
Мы с Суриком, умирая от страха, приблизились к колодцу. «Кто там?» – спросил я. И Сурик повторил: «Кто… э-э… там? Кошка?» – «Какая кошка?! Фашисты! Это я, Исаак. Жену-заразу имею. А-а-а…»
– Это Исаак! – радостно заорали мы с Суриком.
Соседи всполошились. Подбежали к колодцу. Кто-то помчался за участковым и дворником…
Нет ничего тайного, что не стало бы явным. На морском бульваре, в ожидании очереди на пароход, чтобы уплыть в Красноводск, жили беженцы. Ждали месяцами, подрабатывая как могли. Один из беженцев, молдаванин Коля, стал жертвой мадам Берман. Она уговорила Колю посадить вусмерть пьяного Исаака в люльку для арбузов и опустить ночью в колодец. Пусть повисит над водой. Если сорвется – колодец мелкий, воды там по колено, утонуть нельзя… Коля задание выполнил.
– Подожди! Я тебе еще и яйца оторву! – обещала мадам Берман, глядя на синего от холода мужа.
Что же касалось Марьям, то не было таких проклятий, которых мадам Берман не призвала бы на ее голову. Попутно она вспомнила недобрым словом хромоногую Басю, которая свела ее, чистую девушку из семьи жилеточника, с этим щипаным воробьем и алкоголиком. Мадам Берман проклинала войну, что отобрала приличных мальчиков, оставив такого хмыря, как Исаак, которого даже бакинский военкомат забраковал…
Исаак сидел у колодца, подставив скулу жаркому солнечному накату. По его заросшему щетиной гуттаперчевому лицу текла улыбка идиота…
Так вот, в те самые годы я и понятия не имел, что такое душ. Обычно мама набирала в таз воды из колодца. Выносила на солнце, минут на тридцать. Ставила меня в таз, натирала мою голову черным мылом, которым можно было забивать гвозди, и смывала водой темные мыльные узоры, похожие на нефтяные пятна. Я стоически терпел. Рядом, в тазу, Джульетта терла Сурика таким же мылом. Сурик орал и сучил ногами, расплескивая воду. Потом мама обтирала меня полотенцем, усохшим на солнце до состояния наждака, и я опять терпел. Сурика Джульетта не обтирала, полагаясь на солнце. И Сурик бегал голый по двору, вызывая осуждение соседей. «Слушай, – укоряли они Джульетту, – такой большой мальчик. И голый! Не стыдно?» – «Ладно, ладно! – отвечала Джульетта соседям. – Голый! Кто голый? Сурен, иди сюда! – Она сжимала сына своими могучими коленями, натягивала на его стриженую голову панаму и отпускала. – Иди гуляй, мой мальчик…»
Да, никто не назовет моего приятеля Сурика франтом.
Таков был душ моего детства…
Кстати, и туалет моего детства был не лучше. Один на весь двор. В те времена старые бакинские дворы, как правило, имели один или два туалета, общественных туалета. Отсюда множество забавных историй. Но – все!
Пора вернуться в вагон поезда компании «Амтрак», что мчал меня из Нью-Йорка, и заглянуть если не в душевую, то хотя бы в его туалетную комнату. Что меня там обескуражило более всего? Живые цветы в изящном кувшине, которые стояли подле хрустально-чистого зеркала? Нет. Два сорта туалетной бумаги, розовой и голубой? Нет! Подобное я уже видел в полевом сортире боевой части Армии обороны Израиля в 1991 году на границе с Ливаном, куда забросило меня неугомонное любопытство… Так что же? Горячая и холодная вода? Подумаешь, во многих российских поездах есть горячая вода в туалете, хотя это и вызывает недоумение пассажиров, но только до поры, к хорошему привыкают быстро… Тогда, может быть, мощный пневматический слив в унитазе, что мгновенно очищает хромированную поверхность от нечистот? Нет, нет и нет! Так что же?! Почему в туалете вагона поезда Нью-Йорк – Чикаго я вдруг подумал: «Не запросить ли мне ЗДЕСЬ политического убежища?» Что послужило причиной? А вот что! Из стального контейнера выглядывал кончик тонкой бумаги. Кончик индивидуальной стерильной салфетки для сиденья унитаза! Подложи ее под задницу и усаживайся – никакой опаски, что подхватишь какую-либо неприятность. А сделал свое дело – нажми на педаль, и салфетка с пневматическим воем провалится в тартарары. Вот чего мое воображение долго не могло принять…
Человеку так мало надо
Вечер загнал солнышко к вагонному потолку. Переползая лимонной ящерицей с чемоданов на узлы амишей, солнышко как бы заманивало сумерки в чрево вагона. И сумерки, осваиваясь, обволакивали вагон серой кисеей, в которой, точно в паутине, увязали жучки и мушки – пассажиры поезда компании «Амтрак». Мои – ныне покойные – литературные наставники Леонид Николаевич Рахманов и Геннадий Самойлович Го р неустанно повторяли: не старайтесь писать красиво, это графоманство и, наконец, смешно. А мне вдруг захотелось быть смешным… Железная дорога пласталась в одном направлении и что удивительно – одноколейная, нет параллельных путей. Стало быть, нет и встречных поездов. Вероятно, где-то проходит другая нитка. Чем вызвано подобное «разгильдяйство» – известно лишь проектировщикам. Мне же кажется, что в стародавние времена надобность в параллельной дороге отпадала – поезда ходили редко и, достигнув
