— Никто вас в смешном виде не выставляет, — спокойно, с достоинством сказал электрик. — Наоборот, будьте как дома… Предлагаю в шахматы.
— Да при чем тут шахматы?! — закричал Назаров. — Я — ученый человек теперь, я столько трудов положил, а ты не соизволишь даже за столом со мной посидеть! У меня сейчас кризис после такого напряжения, а ты мне шахматы в нос суешь. Бессовестный ты после этого! У тебя никакого уважения нету к ученым. Как был электрик, так электрик и есть.
— Я ученых уважаю, — парировал эту бестактную выходку электрик, — но я не уважаю тех ученых, которые начинают сразу зазнаваться. Вот таких ученых я не уважаю, это ты точно заметил, Назаров! Смотри, Назаров, ох, смотри… зазнайство до добра не доводит. Смотри, Назаров.
— Нахал! — закричал опять Назаров. — А еще родственник! Ну давай хоть шампанского выпьем?
— Нет, — стоял электрик. — Ни шампанского, ни сухого — ничего.
— Пахом, — обратилась к электрику жена его, — людей надо уважать. Ну чего ты? Садись за стол… у меня всего полно: водки всякой, даже твоя любимая перцовка есть. Нельзя же так, в самом деле.
— Как? — спросил ее электрик.
— Да вот так-то вот: люди тебя упрашивают, а ты не хочешь свою гордость побороть. Может, тебя обидел кто?
— Никто меня не обидел. Но только я пить не буду. Ясно? Пусть я электрик, но по принуждению пить не буду.
— Но, Пахом…
— Что «Пахом»? Что «Пахом»? Я пятьдесят лет Пахом. Я сказал — нет. Все.
— Но почему? Почему-у?!
— Не буду, и все. И хватит на эту тему. Давайте лучше в шахматы.
— Да пошел ты к чертовой матери со своими шахматами! — вышел из себя Назаров. — Чего ты привязался со своими шахматами. Я тебя последний раз спрашиваю: будешь пить?
— Нет.
Все некоторое время смотрели на упрямого электрика.
— Знаешь, кто ты после этого? — спросил Назаров.
— Не знаю, ну-ка?
— Верблюд. Те тоже подолгу не пьют в пустыне. Вот тебя тоже надо в пустыню…
— Куда, куда? — спросил электрик. — Куда меня надо?
— В пустыню, к верблюдам…
Электрик встал и дал Назарову шахматами в лоб. Фигурки разлетелись по полу… Электрик пополз их собирать.
— Извини, Назаров, — сказал он. — Я не хотел… Черт его знает, затемнение какое-то… Может, все же сыграем в шахматы? Или ты сильно обиделся?
— Обиделся? — спросил нервный электрика.
— Обиделся, — вздохнул электрик.
— Вот они все так. Ну до того обидчивые, до того обидчивые — спасу нет!
— Что же ему, спасибо говорить — в лоб засветили?.. — подал голос мрачный.
— Он же извинился.
— Я же извинился.
— Не могу! — взревел вдруг урка. — Не могу!.. Счас буду метелить обоих — за вранье. Да хоть бы врали, пала, как люди, а то врут, как… — урка сел в кровати и смотрел злыми глазами на электрика и нервного, которые сидели рядышком. — Христосики! Фишера! До того культурные, пала, до того вежливые — аж зубы ломит. Шмакодявки… шкуру спасать кинулись. Никакой гордости у людей!
— Ты! — крикнул электрик Пахомов. — Ну-ка, закрой сифон! Смелый… Смелый? Ну-ка расскажи, как ты здесь очутился? Ну-ка?
— А чего мне скрывать-то? Напугал, пала. Я те все без науки скажу: взял часы у одного… Выпить не хватило, я вышел на улицу и попросил у какой-то пьяной шляпы часы в долг.
— Вона — часы в долг! — вконец обозлился электрик. — А костюм в долг не попросил? Часы он в долг попросил. Это и есть твоя гордость? Это об этом ты шумишь?
— Это называется — ограбил, а не попросил, — поддержал электрика нервный, тоже оскорбленный выкриками урки. — Интеллигент нашелся.
— Нет, это называется — по-про-сил, — настаивал урка. — Ты мне чужую статью не шей. Поал? Не шей. Я подошел и по-про-сил: «Гражданин, одолжи мне свои бока». Я не сказал: «отдай», я сказал: «о- дол-жи». Поал?
— Как? — спросил вдруг очкарик. — Как?
— Чего «как»?
— Как вы сказали: «бока»?
— Ну, бока — часы… Некоторые называют часы — бока. Еще называют — бочата. Если часы золотые, тогда — рыжие.
Очкарик встал и подошел к социологу.
— У вас какие очки? — спросил он. — Я не в том смысле, рыжие или нет, — с какой диоптрией?
— Минус четыре.
— Разрешите? — попросил очкарик.
Социолог снял очки и подал очкарику. Тот надел их… огляделся… Сказал:
— Неплохо.
Затем он подошел к урке и внимательно всмотрелся в него.
— Да, — сказал он. — Совершенно точно! Встать!
— Ша… — заговорил было урка.
— Встать! — опять скомандовал очкарик довольно властно.
— Ша, — сказал урка, поднимаясь. — В щем дело?
Очкарик развернулся и влепил ему такую же звонкую, такую же отчетливую пощечину, как и давеча. Урка кинулся было на очкарика, но тот умело уклонился и правой в челюсть свалил урку на кровать.
— Это был я, — сказал очкарик спокойно. — Я вспомнил это идиотское «бока».
Урка хотел опять вскочить и вскочил, но очкарик спокойно стоял и ждал, так профессионально стоял и ждал, что урка… остался стоять.
— Та пьяная шляпа — это был я, — пояснил очкарик. — Я вспомнил слово «бока»… и узнал вас. Что вы отняли часы — это я готов понять: с такой рожей дарить, например, часы — нелепо. Но за что вы меня еще и ударили?
— Да що ты ко мне пришился?! — заорал урка истерично. — Какие щасы?
Открылась дверь, и вошел старшина. Он заглянул в бумажку с трудом прочитал:
— Гриши… Гриша-ков и Ковалев, к дежурному. В простынях прямо, там переоденетесь.
Урка и очкарик пошли на выход.
— Товарищ… — сказал социолог. — Очки-то.
— О! — спохватился очкарик. — Извините. Спасибо.
— Пожалуйста. Вы еще вернетесь?
Очкарик пожал плечами:
— Не знаю.
Старшина и двое в простынях вышли.
— Надавал он ему, — с восхищением сказал сухонький.
— Хилый-хилый, а двинул хорошо, правда, — Соколов нервно потер руки. — В челюсть красивый был удар.
— Сейчас вас, наверно, будут вызывать, — заговорил социолог. — Я бы хотел, чтобы еще кто- нибудь… Может быть, вы? — обратился он к сухонькому.
— Нет, — твердо сказал сухонький. — Я не буду.
— Почему?
— Не буду… Все, — у сухонького отчеканилась на лице непреклонность. Он пояснил: — Пусть наука
