— Бритых принимают?— постарался он заговорить как можно веселее, даже рот растянул в улыбке.
— Всяких принимают,— все тем же ровным голосом, каким он говорил «ну и что», сказал Петро.
— Будем знакомы, Георгий.
Егор протянул руку. И все улыбался и заглядывал в сумрачные глаза Петра. Все же хотелось ему освоиться среди этих людей, почему-то теперь уж хотелось.
— Люба, что ли?.. Видно, Люба — милая женщина, простецкая, не дура, какая-то родная сразу. Я говорю, я — Георгий.
— Ну, ну,— сказал Петро,— Давай еще целоваться. Георгий — значит, Георгий. Значит, Жора...
— Джордж.— Егор остался с протянутой рукой. Перестал улыбаться.
— А?— не понял Петро.
— На!— с сердцем сказал Егор.— Курва, суюсь сегодня, как побирушка!..— Егор бросил белье на лавку.— Осталось только хвостом повилять. Что я тебе, дорогу перешел, что ты мне руку не соизволил подать?
Егор и вправду заволновался и полез в карман за сигаретой. Закурил. Сел на лавочку. Руки у него чуть дрожали.
— Чего ты?— спросил Петро.— Расселся-то?
— Иди мойся,— сказал Егор.— Я — потом. Я же из заключения... Мы после вас. Не беспокойтесь.
— Во!..— сказал Петро. И, не снимая трусов, вошел в баню. Слышно было, как он загремел тазами, ковшом...
Егор прилег на широкую лавку, курил.
— Ну, надо же!..— сказал он.— Как бедный родственник, мля.
В этот момент открылась дверь бани, из парного облака выглянул Петро.
— Чего ты?— спросил он.
— Чего?
— Чего лежишь-то?
— Я подкидыш.
— Во!..— сказал Петро. И усунулся опять в баню. Долго там наливал воду в тазы, двигал лавки... Не выдержал и опять открыл дверь.— Ты пойдешь или нет?!— спросил он.
— У меня справка об освобождении!— чуть не заорал ему в лицо Егор.— Я завтра пойду и получу такой же паспорт, как у тебя! Точно такой, за исключением маленькой пометки, которую никто не читает. Понял?
— Счас возьму и силком суну в тазик,— сказал Петро невыразительно.— И посажу на каменку. Без паспорта.
Петру самому понравилось, как он сострил. Еще добавил:
— Со справкой.
Он хохотнул коротко.
— Вот это уже другой разговор!— Егор сел на лавке. И стал раздеваться.— А то начинает тут... Диплом ему покажи!
А в это время мать Любина и Зоя, жена Петра, загнали в угол Любу и наперебой допрашивали ее и внушали.
— На кой ты его в чайную-то повела?— визгливо спрашивала членораздельная Зоя, женщина вполне истеричная.— Ведь вся уж деревня знает: к Любке тюремщик приехал! Мне на работе прямо сказали...
— Любка, Любка!..— насилу дозвалась мать.— Ты скажи так: если ты, скажи, просто так приехал — жир накопить да потом опять зауситься по свету,— то, скажи, уезжай седни же, не позорь меня перед людями. Если, скажи, у тебя...
— Как это может так быть, чтобы у него семьи не было? Как? Что он, парень семнадцати годов? Ты думаешь своей головой-то?
— Ты скажи так: если, скажи, у тебя чего худое на уме, то собирай монатки и...
— Ему собраться — только подпоясаться!— встрял в разговор молчавший до этого старик.— Чего вы навалились на девку? Чего счас с нее спрашивать? Тут уж — как выйдет, какой человек окажется. Как она за него может счас заручиться?
— Не пугайте вы меня, ради Христа,— только и сказала Люба.— Я сама боюсь. Что, вы думаете, просто мне?
— Вот!.. Я тебе чего и говорю-то!— воскликнула Зоя.
— Ты вот чего, девка... Любка, слышь?— опять затормошила Любу мать.— Ты скажи так: вот чего, добрый человек, иди седни ночуй где-нибудь.
— Это где же?— обалдела Люба.
— В сельсовете...
— Тьфу!— разозлился старик.— Да вы что, совсем одурели?! Гляди-ка: вызвали мужика да отправили его в сельсовет ночевать! Вот так да!.. Совсем уж нехристи какие-то.
— Пусть его завтра милиционер обследует,— не сдавалась мать.
— Чего его обследовать-то? Он весь налицо.
— Не знаю...— заговорила Люба.— А вот кажется мне, что он хороший человек. Я как-то по глазам вижу... Еще на карточке заметила: глаза какие-то... грустные. Вот хоть убейте вы меня тут — мне его жалко. Может, я и...
В это время из бани с диким ревом выскочил Петро и покатился с веником по сырой земле.
— Свари-ил!— кричал Петро.— Живьем сварил!..
Следом выскочил Егор с ковшом в руке.
К Петру уже бежали из дома. Старик бежал с топором.
— Убили! Убили!— заполошно кричала Зоя, жена Петра.— Люди, добрые, убили!..
— Не ори!— страдальческим голосом попросил Петро, садясь и поглаживая ошпаренный бок.— Чего ты?
— Чего, Петька?— спросил запыхавшийся старик.
— Попросил этого полудурка плеснуть ковшик горячей воды — поддать, а он взял да меня окатил.
— А я еще удивился,— растерянно говорил Егор,— как же, думаю, он стерпит?.. Вода-то ведь горячая. Я еще пальцем попробовал — прямо кипяток! Как же, думаю, он вытерпит? Ну, думаю, закаленный, наверно. Наверно, думаю, кожа, как у быка,— толстая. Я же не знал, что надо на каменку...
— Пальцем потрогал,— передразнил его Петро.— Что, совсем уж?.. Ребенок, что ли, малый?
— Я же думал, тебе окупнуться надо...
— Да я еще не парился!— заорал всегда спокойный Петро.— Я еще не мылся даже!.. Чего мне ополаскиваться-то?
— Жиром надо каким-нибудь смазать,— сказал отец, исследовав ожог.— Ничего тут страшного нету. Надо только жиру какого-нибудь... Ну-ка, кто?
— У меня сало баранье есть,— сказала Зоя. И побежала в дом.
— Ладно, расходитесь,— велел старик.— А то уж вон людишки сбегаются.
— Да как же это ты, Егор?— спросила Люба.
Егор поддернул трусы и опять стал оправдываться:
— Понимаешь, как вышло: он уже наподдавал — дышать нечем — и просит: «Дай ковшик горячей». Ну, думаю, хочет мужик температурный баланс навести...
— «Бала-анс»,— опять передразнил его Петро.— Навел бы я те счас баланс — ковшом по лбу! Вот же полудурок-то, весь бок ошпарил. А если б там живой кипяток был?
— Я же пальцем попробовал...
— «Пальцем»!.. Чем тебя только делали, такого.
— Ну, дай мне по лбу, правда,— взмолился Егор.— Мне легче будет.— Он протянул Петру ковш.— Дай, умоляю...
— Петро...— заговорила Люба.— Он же нечаянно. Ну, что теперь?
