– Покажешь? – Тина подбежала к пожарному гидранту, приоткрыла вентиль и жадно пила, подставив лицо под струю.
Такие дела. Два дня без воды. Сначала доза, потом утолить жажду.
Напившись, она замотала головой, стряхивая брызги и сверкнула улыбкой.
– Меня зовут Тина, – она сделала книксен. – А вас как?
– Тимоти, – представился Тимоти. – Можно – Тим.
– Гнус, – сказал я.
– Тим, ты обещал что-то показать! – она уже тащила его за руку к лифту. Тощий, ногастый, рукастый жизнерадостный щенок. Каратистка. Наширявшаяся каратистка. Прямо с пола. Из лужи. Я попытался почувствовать отвращение – и не смог. Когда-то она была именно такой – жизнерадостной, открытой, веселой. Сколько ей осталось? Лет пять, не больше. Сейчас двадцать восемь, будет тридцать три. Возраст Христа.
Я неспеша поднялся на третий этаж. Тимоти нашел быстро. Он курил у окна. Не помню, когда Тим последний раз курил.
– Она в ванной, – сказал Тимоти. Холодная идет слабо, но чистая, а горячая хорошо, но ржавая. Чуть теплая.
Он еще долго что-то говорил. Про фильтры очистки, про пластиковые трубы… Какие, к черту, фильтры, если через неделю дома не станет.
Я достал предпоследнюю сигару, скусил кончик и прикурил от золоченой зажигалки. Стена резервуара за окном возвышалась словно стена средневекового замка.
– Она каратистка, – сказал Тимоти, растоптал окурок и отобрал у меня сигару. – Спасибо.
– Сигары не курят взатяжку.
– Она каратистка, понимаешь ты это, или нет?
Нет, средневековые замки делали не из бетона. Из камня, из кирпича, но не из бетона. И башенок наверху нет.
– Ты меня слушаешь, или нет? Скажи мне, ну что ты с ней будешь делать? Мы же как ежики пахать будем!
– Ежики не пахают.
– Не пашут. Грамотей.
Я машинально обстучал карманы, но курева не нашел. Сигары – не курево. А курить я завязал. Два года назад.
– Тим, ты же все понимаешь.
– Мальчики, не оборачивайтесь, я голая! – прозвучал за спиной жизнерадостный голос. – О! расческа нашлась! Все, можете повернуться!
Мы повернулись. Тина оделась в спортивный костюм и расчесывала волосы. Она была до синевы бледная. Раньше это маскировалось грязью. Плоское лицо северных народов, но не круглое, а вытянутое, красноватый оттенок кожи индейцев, типично французский носик – да в ней перемешалась кровь всех наций. Теперь она с веселой яростью расчесывала мокрые, спутанные волосы.
– Есть хочешь?
– Еще как! Слона слопаю.
Тимоти протянул ей сотенную бумажку. – Иди, подзаправься.
– А вы?
– Мы на службе. Ты забыла? Жильцов выселяем.
– А-а… Я последняя. Чес-слово!
– Тина, если бы мы не поднялись на последний этаж, ты умерла бы от жажды через пять дней, – сказал я. – Это наша работа.
Зрачки у нее были абсолютно нормального размера. По внешнему виду – просто веселая девчонка. Это после полной дозы. Я скинул два года с отведенных ей пяти лет жизни.
– Я мигом! Мальчики, вам что принести?
– На твой выбор, – буркнул Тимоти,
– Она не вернется.
Тимоти с яростью обрушил на замок удар кувалды.
– Она каратистка. Некогда нам с ней заниматься. Ну некогда – и все! Куда ты ее денешь? В лечебницу? А денег у тебя хватит? В хоспис? Туда она и сама дорогу найдет.
В наркохоспис никому не пожелаю попасть. Кормежка, койка, четыре часа легкой работы в день – для тех, кто не на последней стадии – и любая наркота без ограничения. Год, максимум полтора – и ты покойник. Гуманно. Ты сам выбрал этот путь. Государство тебе помогает пройти его до конца. Все довольны. Ты попал в рай, государство в кратчайший срок избавляется от балласта.
– Ты хотя бы две сотни ей дал.
– Где ты видел две сотни одной бумажкой?
– Спасибо, Тим.