подкову вместе с гвоздем от копыта. — Дрянь это, а не подкова.
Он презрительно отбросил ее в кучу хлама. Мне так не казалось, подковы очень важный атрибут скакуна, я выбирал сам, но пока дело не дошло до ковки, смолчал.
— У меня подковы, вот это подковы, — после минутного раздумья сообщил он.
Не дождавшись комментариев к своему смелому заявлению, он обреченно вздохнул и вошел в кузницу.
— Мастер, всем мастерам мастер! — восхищенно прошептал ему в след мой проводник.
— Вот это подкова, так подкова, — сообщил кузнец, вернувшись спустя пару минут.
Он сунул мне под нос подкову, явно не нашего с донцом размера, да еще и из пережженного железа.
— Можно посмотреть, — попросил я.
— Смотри, за показ денег не берем!
Я осмотрел халтурное изделие замечательного мастера и, взяв за концы, без труда согнул винтом.
— Старую прибей, только хорошими гвоздями!
— Видать спьяну ковал, — без тени смущения объяснил кузнец. — Мои подковы всей Москве известны, может какая и не хороша, но зато сносу ей нет!
— Мою прибивай, — потребовал я, уже жалея, что попал к такому умельцу.
— Как хочешь, могу и твою. Только потом не жалуйся.
Пахом наклонился, поднял из кучи старую подкову, долго ее рассматривал, потом презрительно сказал:
— Сразу видно не московская работа, дрянь, а не работа!
Я промолчал.
— Ладно, приходите к обеду, все исполню в лучшем виде.
— Сейчас делай, — потребовал я, — хочу посмотреть, как ты работаешь.
— Сейчас никак нельзя, мне сперва опохмелиться нужно.
— Понятно, тогда прощай, поищу кого-нибудь другого, который уже опохмелился.
— Пахомушка, — засуетился Косой, — чего тебе сейчас пить с утра-то, сделай человеку работу и тогда отдыхай!
Кузнец хотел возразить, но со стороны избы послышался кого-то бранящий визгливый женский голос, и он, видимо, по привычке, быстро втянул голову в плечи:
— Ладно уж, так и быть… Только за работу отвечать не буду. Если бы своей подковой ковал, тогда конечно, а чужой, да еще дрянной работы… Если что, не обессудь.
Я кивнул, и он непривычно для себя быстро юркнул в кузницу.
— Пахом, он всем кузнецам кузнец! — запел старую песню доброхот. — Подкует так, что любо дорого!
Я, увидев пережженную, испорченную подкову, был настроен менее оптимистично, и, когда кузнец вышел на свет божий с молотком, гвоздями и напильником, потребовал показать, чем он собирается работать.
— Гвозди у меня первейшие, такие по всей Москве не найдешь, — хвастливо объявил мастер, продолжая коситься в сторону избы, откуда, не замолкая, лились звуки высокого женского голоса.
— Покажи, — потребовал я.
— Чего показывать, Пахом такой человек, сказал, значит, так оно и есть! Специальные гвозди!
— Дай посмотреть, — настырно потребовал я, почти насильно вытаскивая из могучей черной руки гвозди.
— Ну, смотри, коли делать нечего.
«Специальные» гвозди был в точности такие же, как и забракованная мной подкова. Я без труда согнул пару из них пальцами.
— Такими гвоздями подкову прибивать нельзя, у тебя есть хорошие?
— А эти чем тебе не нравятся? Да с такими гвоздями ты до самой Калуги доедешь!
— Хорошие гвозди, железные, — поддержал соседа Петр, — Пахом первый на Москве кузнец!
— Ладно, поищу кого похуже, но кто мне по нраву, — сказал я и попытался вытащить свою подкову из руки закопченного гиганта.
Из этого ничего не получилось. Он сжал руку так, что побелели сквозь въевшуюся копоть костяшки пальцев. Потом вдруг заговорил угрожающе, раздувая ноздри и так широкого носа:
— Ты, проезжий, того, говори, да не заговаривайся! Я с тобой полдня потерял, не хочешь коня ковать, твое дело, но за работу и беспокойство заплати!
Петр Косой тоже разом потерял недавнюю мягкую обходительность, начал подступать боком, как бы отрезая мне путь отхода.
Мне сделалось грустно. Когда еще мои соотечественники научатся честно работать, а не дурить и морочить наивных и доверчивых людей.
— Ладно, — сказал я, — и сколько же ты хочешь получить?
— По справедливости, дай, сколько не жалко, — ответил кузнец, кажется, впервые с того момента, когда я его увидел, перестав хмуриться. — Нам чужого не нужно, но и своего не упустим!
— Полушки хватит? — назвал я самую мелкую монету в денежном счете, равную половине московской копейке.
— Чего?! — воскликнул кузнец, начиная раздувать гневом щеки.
— Полушку даешь?! — поддержал его доброхот Петр, поменяв вкрадчивый голос на гневный. — Да за такую работу ефимки мало! Я сейчас свистну, столько народа сбежится, что ты не только ефимку, ты коня отдашь, чтобы мы только тебя отпустили по добру по-здорову!
Западноевропейская серебряная монета иоахим-сталер, имевшая хождение на Руси, сокращенно называлась иохим, или попросту ефимкой. Ефимка, что требовали мои новые знакомые, была приличной суммой, так что это уже напоминало обычный грабеж. Похоже, я попал на обычную «разводку лоха».
— Лучше давайте разойдемся мирно, — предложил я, — от этого всем будет только лучше!
— Заплатишь, что положено, может быть, и отпустим с миром, — вместо кузнеца ответил Петр Косой таким жестким тоном, что мне теперь стало понятно, кто тут главный. От расхлябанной болтливости доброхота не осталось и следа, Косой смотрел на меня свысока даже с какой-то с холодной насмешкой.
Я огляделся. Справиться с двумя безоружными людьми было не вопросом, сложность была в том, как потом отсюда уехать. Довольно большой, соток на пятнадцать, двор кузнеца окружала сплошная изгородь вроде плетня. Сможет ли перемахнуть через нее мой донец, я не знал.
— Долго ты еще будешь телиться? — подал свой голос и Пахом. Он, уверенный в своей физической силе, стоял в трех шагах от меня.
Я не спешил отвечать, а рука машинально легла на эфес сабли. Это не осталось незамеченным. Петр по мальчишески вложил два пальца в рот и свистнул. Тотчас из кузницы вышли два парня с железными прутьями в руках. Они были чем-то похожи друг на друга, крупные,
