Макс прижал Риту к себе изо всех сил. Она пыталась оттолкнуть его.
– Ты что, спятил? На нас все смотрят!
И это было так. Тыкающая компашка молодых жеребчиков не сводила с них своих наглых глаз.
– Черт с ними! Почему ты здесь?
– Я просто очень хотела тебя увидеть. Я не права? - какие у нее глазищи, с ума можно сойти!
– Ты всегда права! - ласково ответил Макс.
На следующий день жеребчики обступили его со всех сторон.
– Ну, Макс, колись!
– Это твоя тетя?
– Шутка, Макс, спокойно! Мы все поняли! Только сознайся: ей же никак не меньше двадцати… м-м… семи?
– Вот твой интерес, оказывается: не девочки, не мальчики, а дамы!
– А заливал-то, чувак: работаю, занимаюсь, времени нет!
– Макс, а как такие дамы в деле?
– По крайней мере, они в теле!
И гогот. Что им объяснять, козлам? Они давно смирились с тем, что Макс - не коллективистская особь, что у него есть какое-то свое существование в собственном мире и своих интересах. Разумеется, люди задавали себе вопросы, что такого интересного нарыл в этой жизни Макс, что ему по фигу девочки, дискотеки, компании? И была даже зависть, тщательно маскируемая под презрение. Так эта зависть теперь даже усилилась: ничего себе, симпатичная, зрелая дама - вот одна из Максовых тайн! Однако как он кинулся к ней, как она смотрела на него! Быть может, тут нечто больше, чем просто накопление сексуального опыта? Но это уже перебор!
Макс слушал гогот одногруппников, догадывался о незаданных вопросах и, в конце концов, сказал:
– Ну, вы оторжались, наконец? Чего пристали - завидуете, так и скажите!
Это был вполне тот ответ, которого ждали. «А ты как думал?», «А у нее подруги свободной нет? В смысле - замужней…» и пошло-поехало. Тут началась лекция, и все само собой успокоилось.
А Максу было стыдно. «Завидуете…» Вот к чему он, получается, свел их. с Ритой любовь. Но разве, если б он попытался им объяснить это, его восприняли бы как нормального человека? Нет, надо соблюдать правила игры! Вот - «завидуете» и с нужной интонацией - это всем понятно. И не выходит за рамки и правила.
А кто знает, может, все эти ржущие ребята тоже играют свои роли и тяготятся ими не меньше, чем Макс… Но Максу было безумно стыдно перед своей Любовью. «Прости, Рита!» - мысленно извинился он перед ней.
Когда пришел «назначенный» день, Рита с утра сделала все, как тогда: Ваню пораньше - к маме, сама к тете Симе («Господи, сделай так, чтобы она подольше не уезжала!»), потом якобы по делам и магазинчикам. На самом деле - опрометью домой.
Когда Рита влетела в квартиру, часы показывали двенадцать тридцать. У нее еще полчаса.
Под душем она мылась самой душистой пеной, какую нашла накануне в галантерее. Теперь: дезодорант, духи и, наконец, на свежее, благоухающее тело - новое белье за умопомрачительные деньги («Только для него! Боже, какая рекламная пошлость!..) и те самые носочки. Снять предстояло с себя все, кроме них.
Надев легкое нарядное платье (спасибо, в квартире тепло, как ни странно, уже затопили), Рита пошла проверить, все ли у нее тип-топ в комнате.
И тут замерла, сообразив, что не знает, как в таких случаях делать: сейчас расстелить постель или потом, когда уже… ну, словом, перед этим самым? Но как ее стелить при нем, если сначала надо разложить диван, а потом, пыхтя, таскать из стенного шкафа подушки-одеяла… Очень романтично! С другой стороны, расстелить заранее - это так пошло и вульгарно! А нужна ли вообще постель? Может, когда все бывает вот так, то достаточно, пардон, кресла или неразложенного дивана? Самое смешное, что Ритка никак не могла вспомнить, как было с Гошей. Такое ощущение, что никак не было, иначе хоть что-то осталось бы в памяти.
– Черт! Черт, черт, черт! - в отчаянии крикнула Рита. Верная жена, чтоб тебя! Вот тебе твоя верность - позор один, ни крошки опыта, знания, понятия! Ведь эти нынешние, восемнадцатилетние, такие грамотные, раскованные, столько уже видели и читали! Их девочки: каждая вторая - Ким Бессинджер, каждая третья - Шарон Стоун! А они, кому за тридцать? Только-только дорвались до хорошего белья, до качественной косметики, до шампуней, которые не пачкают волосы, до всего того, что делает женщину хоть немного женщиной, несмотря на шишки на ногах! Смешно вспомнить, но пять лет назад ее, Ритку, учила пользоваться тампаксами четырнадцатилетняя младшая сестренка ее знакомой.
Как это писали в «Московском комсомольце»? Ванная с лепестками роз? Вот чему нынче учит бывшая комсомольская газета! А Ритку чему она учила? Как кирзачами ноги не натереть на уборке колхозного картофеля или, в крайнем случае, как клеем советский лак закрепить на ногтях хотя бы на вечер - и то, это был прогресс, большой шаг вперед по сравнению, скажем, с молодостью родителей. В сущности, она, Ритка, куда ближе к матери по своим женским привычкам и умению, чем к ровесницам Макса. Да, она ухаживает за собой, многому уже научилась, но, черт побери, постель надо сейчас стелить или когда?
Макс застал Риту в слезах и в полном отчаянии. Он подумал, что-то случилось, он швырнул розы на пол и бросился к ней в ужасе: «Что-нибудь с Ванькой? Рита, родная!» Она замотала головой и попыталась улыбнуться, хотела вытереть слезы, но он ей не дал: он стал нежно слизывать соленые капельки с ее лица, и она начала тихонько смеяться. Он взял ее на руки и понес…
Они долго, очень долго целовались, сидя на полу, а потом спокойно и неторопливо начали друг друга раздевать. Когда на Рите остались одни трусики и, разумеется, носочки, она вдруг начала ужасно стесняться и пыталась ладонями прикрыть то тут, то там… Макс нежно отводил ее руки и целовал именно те места, которые только что от него пытались спрятать.
Его тело было стройное, гибкое, ужасно горячее и, по сравнению с Ритиной, кожа Макса была очень и очень смуглой. «Посмотри!» - шептал он, соединяя их руки и вытягивая вверх: белая, сметанная с голубыми прожилками Ритина рука и его сильная, мускулистая, светло-шоколадная… «Прямо Отелло и Дездемона, имей в виду…» Рита все время молчала. Ей не верилось, что все это происходит с ней - очень уж красиво, «лепо». А из коридора еще вдруг сильно запахли брошенные на пол розы…
Когда все случилось, им обоим было даже неловко - слишком хорошо, что ли? «Ничего подобного не было никогда у меня с Гошей», - подумала Рита, уткнувшись Максу в плечо, стесняясь поднять глаза. «Разочарование после первого раза? Какая чушь. Лучше этого может быть только… еще много раз так же!» - и он вновь начал ласкать ее, и она застонала, прижимаясь к нему…
– Одного я не понял, - улыбнулся Макс в тот день, уже уходя. - Почему ты так и не сняла носочки? Они, конечно, красивые, но все-таки, почему?
Рита легонько хлопнула пальцами по его губам.
– Потом как-нибудь скажу… может, это мой особый секссекрет.
Когда за ним закрылась дверь, Рите пришлось срочно сесть на стул, ибо у нее подкосились ноги. «Это все происходит не со мной, этого не может быть. Просто в природе не существует такого счастья». Она бросила взгляд на розы, которые уже стояли в вазе на серванте. «Как я объясню эти розы? - подумалось ей. - Впрочем, какое имеет значение, что я скажу? Что-нибудь скажу. Например, нашла на улице». И она рассмеялась, не в силах ни встать, ни что-либо делать, ни даже думать.
Людмила Сергеевна всегда любила первый снег, даже быстро тающий, еще робкий и незимний. Она вообще любит белый цвет. И почему говорят, что это цвет смерти? Вот еще вчера: улицы были черно- коричневые, мрачные и грязные… А сегодня все засверкало и повеселело. Как красиво блестят нерастаявшие снежинки на ресницах женщин, придавая им какую-то средневековую таинственность! И еще с детства Людмила Сергеевна всегда пробовала первый снег на вкус, причем очень просто: высовываешь язык, и он сам падает к тебе в рот. Когда была девочкой, это можно было делать без стеснения, откровенно разевать рот и ждать, когда снежинки опустятся на язычок, и каждый раз надеяться, что снег все-таки окажется сладким. Ну, а теперь… Пожилая дама должна себя блюсти, то есть делать это потихоньку, чтоб никто не видел. И, несмотря не все свои тяжкие думы, Людмила Сергеевна все искала удобного момента,
