— Письмо, — сказала Тамара. — Вот.
Женщина взяла письмо, приблизила его к глазам и вдруг зарыдала.
— От Пети, — сквозь слезы шепнула она. И заспешила в темноту квартиры.
Тамара вошла за ней. В передней было холодно, но чувствовалось близкое тепло. И Тамара шагнула несколько раз в темноте, пока не уперлась руками в дверь, которая отворилась с легким скрипом. Комната за дверью была пуста. Ее окна выходили на Неву. Через окна светило солнце. В окнах не было стекол и не было фанеры. Посреди комнаты на белом снегу стоял черный огромный рояль. И на нем тоже лежал снег. Возле рояля стояло несколько больших картин в золотых рамах и лежал топор и щепки — здесь готовили дрова для печки. Одна картина изображала букет сирени в глиняном горшке и рядом еще один букет в горшке поменьше.
Тамара пошла дальше по коридору и отвела тяжелую портьеру. За портьерой была маленькая комната, вся заставленная мебелью. Посредине стояла «буржуйка». Возле «буржуйки» горел светильник. И в свете его сидели рядом, обнявшись, женщина и старик, с такими же, как у женщины, очень белыми волосами. Они читали письмо. У женщины текли по лицу слезы, а старик одной рукой гладил ее по голове.
Тамара села возле «буржуйки» на корточки. «Они добрые, — подумала она. — Они меня не выгонят. Письмо хорошее».
— Совершенно не понимаю, зачем ты плачешь, если он жив, — ворчливо сказал старик. — Ты видишь, на штемпеле еще двадцать третье ноября. Наша почта работает безобразно!
Они не замечали Тамару, и она сказала:
— Я погреюсь у вас, можно?
Старик вздрогнул и перестал гладить женщину по голове. Женщина обернулась.
— Конечно, — сказала она. — Ты закрыла дверь на лестницу?
— Нет, — сказала Тамара, но не встала. Ей невозможно было отвести руки от «буржуйки».
— Ты почта? — спросил старик.
— Да, — сказала Тамара.
— Ты принесла письмо от нашего старшего сына, — сказал старик. — Он воюет на фронте и пишет безобразно редко, а ваша почта работает еще более безобразно, вот что я должен сказать по этому поводу.
— Расстегни пальто, тогда ты согреешься быстрее, — сказала женщина. — А я пойду и закрою дверь на лестницу.
Женщина ушла, а старик опять стал читать письмо. Иногда он пожимал плечами и что-то бормотал себе под нос. «Нет, они ничего не дадут мне есть, — подумала Тамара. — Они живут по-человечески, но это из последних сил и по привычке».
Женщина, все еще плача, вернулась с кусками золотой рамы и холстом.
— Он так давно не писал, — сказала она. — Мы так боялись несчастья. Какой он солдат? Ему сорок лет, и он преподавал географию.
— Он командир, а не солдат, — сказал старик. — И кто это боялся несчастья? Я? Я убежден, что Петруша вернется живым. И нечего плакать.
Старик взял книгу и стал читать, как будто письмо уже больше не интересовало его. Старик сидел в большом кресле, закутанный одеялом. Его ноги, обернутые ковровой дорожкой, стояли на подставочке.
— Вот бритва, — сказала женщина Тамаре. — Возьми ее и режь картину на кусочки, ты поняла меня?
Тамара зубами стащила с руки варежку, сняла с плеча сумку и сунула сумку под себя. Потом она взяла бритву, но бритва сразу выпала из ее негнущихся пальцев.
— Я еще не могу, — сказала она.
— После того как Петя написал письмо, прошло уже около двух месяцев, — сказала женщина. — Все могло случиться, но мы не будем думать об этом.
— Наконец я услышал умное слово, — сказал старик, не отрываясь от книги.
— Нам нечем угостить тебя, — сказала женщина.
— Не надо, — сказала Тамара. — Я только погреюсь.
— Ты давно мылась?
— Не знаю, — ответила Тамара.
— Понимаешь, я нагрела воды, чтобы помыть Александра, но, если ты согласишься, я помою тебя. Это все, чем мы можем помочь тебе. Это страшно, но тебе будет лучше.
— Мне все равно, — сказала Тамара.
— Наверное, ты не мылась уже месяц, да?
— Наверное, я не помню, — сказала Тамара.
— Ты согрелась?
— Я не скоро еще согреюсь. Наверное, я никогда больше не согреюсь. Мне нужно… мне нужно в уборную, но на улице так холодно…
— Тебе надо немножко или…?
— Немножко…
— Александр, — сказала женщина, — ты слышишь?
— Мыться я бы сегодня не стал, — сказал старик. — Нельзя мыться старому человеку, Анна Сергеевна, когда он простужен. Очень хорошо, что эту экзекуцию решено проделать над почтальоном. А я разложу пасьянс.
— Александр! — строго сказала Анна Сергеевна. Старик плотнее закутался в одеяло и перевернул страницу.
Анна Сергеевна подошла к нему, отняла книгу и положила ее на стол. Тамара прочитала название: «Пир».
— Ведро полное, — проворчал старик.
— Я о том и говорю, Александр, — непреклонно сказала ему женщина.
— Я кашлял всю ночь, Аннушка, — плаксиво сказал старик, жалко потирая зяблые, тонкие руки. — Пускай она сходит на чердак.
— Нет. Надо вынести ведро.
— Где чердак? — спросила Тамара.
— Нет, ты никуда не пойдешь. Тебе надо отогреться как следует. Александр!
— Дай мне письмо! — сказал старик. Жена дала ему письмо. Старик подышал на бумагу и поднес ее к самым глазам. — У Пети совершенно не изменился почерк… Прописные буквы твои, а все остальное от меня.
— Александр, ведро надо вынести. И если бы девушка не пришла и не принесла письмо, я все равно заставила бы тебя вынести ведро!.. Мужчин надо заставлять двигаться, милая моя, — объяснила женщина Тамаре.
— «Я знаю только одно, что я не понимаю своего народа, — прочитал старик из письма. — Я не знаю, что такое русский народ, русский характер и где кончаются его плюсы и начинаются его минусы. Всегда я чувствую только одно: сила моего народа, моей истории огромна; ее роль в истории мира тоже огромна. И если на земле есть Христос, то это и есть Россия…» Болван! — закончил старик. — И это мой старший сын!
Анна Сергеевна отняла у старика письмо. Он было собрался его разорвать. Старик скинул одеяло с плеч и поднялся из кресла. Он был высокий, в демисезонном пальто, — черный бархат воротника, белизна седин и бледность лица. «Он скоро умрет», — подумала Тамара.
— Где мои валенки, Аня? — проворчал старик. — Я не могу идти на улицу босиком, в конце концов!
Анна Сергеевна поставила валенки перед стариком. Старик пихнул валенки ногой. Ему совершенно не хотелось идти на мороз. Он предпочитал пофилософствовать:
— Они не понимают свой народ! Они не знают, что такое русский характер! Федор Достоевский сказал про таких болванов, как мой старший сын! Он сказал: если ты ничего, ни бельмеса, не понимаешь, то и молчи в тряпочку! Нечего хвастаться своей тупостью! Они заявляют, что ничего не понимают, и думают, что этим открыли Америку и поразили всех своей откровенностью! И ему вручили судьбы людей! Он командует целым батальоном! Несчастные его солдаты!.. Аня, все наши соседи выливают ведра из окон, и я…
