вопросов. Что там такого? Что такого страшного находится на этой планете?
4 глава
Вечер подкрадывается, словно большая кошка, тихо ступая мягкими лапами. Наплывает серебряной дрожью воздуха, лиловыми и розовыми тенями. Первые летучие мыши с пронзительным писком покидают чердак и пикируют мошкару в воздухе. От вьющейся по забору розы, чьи бутоны почти полностью закрыли собой сетку, разливается сладкий аромат. Сейчас он особенно чувствуется, на изломе дня, когда остывающая земля отдает свой жар, насыщенный запахами — цветов, травы, ягод, сухой пыли, куриного помета и едва уловимый сырости. Тем временем, тени недавно прозрачные и легкие темнеют, вбирая в себя черноту, становятся плотными и тяжелыми. Дымка над крышами, расцвеченная золотистым сиянием тускнеет, но небо! Небо пронзительной, глубокой синевы, чистой и насыщенной по цвету. Гладкое, как след от утюга на простыне. Стремительно накатывает сумрак. Торопливо, давясь углами, поглощает улицу, дома, деревья. Последние розоватые блики на скатах крыш ярко вспыхивают и гаснут, уступая право царить ночи.
От реки волнами набегает прохлада. Воздух становиться сырым и от него зябко. Хочется укутать плечи шалью, курткой, хоть чем-то. Небо уже антрацитовое. Поле, на которое звездный пахарь щедрой рукой вот-вот кинет пригоршню алмазов. Бледная, почти белая луна, с кляксами на изнеможенном челе неторопливо плывет в вышине. Она круглая, яркая, и, несмотря на эту свою бледность, слишком яркая. Как прореха на занавеске, сквозь которую лучиком бьет свет.
Мир вокруг изменяется. Тухнут краски, уходят цвета, но вместе с тем на место жаркой, пыльной солнечной реальности приходит другое настоящее. Мрачное, загадочное и, как ни странно, уютное.
Лягушаче-жабий хор выводит песнь песней. И то, что поначалу казалось лишь раздражающим шумом: пронзительно-назойливым, монотонно-раздражающим, внезапно приобретает очарование. Каждый певец этой арии обладает своим неповторимым голосом, один квакает тихо и хрипло, другой пронзительно, надрывно, добираясь до самой высокой ноты. Вместе они создают мелодию. Самую настоящую мелодию ночи. Успокаивающую, расслабляющую, умиротворяющую. В громкое кваканье вплетается шелест листвы, порывами ветра вплетаемый в песнь песней.
Где-то мяукнула, зашипела и коротко рявкнула кошка. Сразу всполошились, залаяли собаки, беспроводной телеграф сообщений подхватила одна — другая — третья и понесло, понесло в сторону. Вскоре слышно лишь отдельное ваф-ваф, хриплое и ленивое. Затем пропадает и это эхо. Словно тонет во всеохватной темноте.
И тут вспыхивает маленький желтый огонек. Лампочка во дворе. Черные листья винограда окружают ее словно лавровый венок голову мудреца. Решетка беседки сделанная из простой проволоки и узких, проржавленных труб слегка прогибается под тяжестью виноградной лозы. Она хорошо разрослась, полностью заплела решетку и превратила неприглядную конструкцию в зеленое волшебство. Крупные кисти, густо улепленные мелкими красно-черными ягодками, свисают с нее, мерцая под светом лампы подобно изысканным драгоценностям. Листья узорной вышивкой ложатся на небо, практически скрыв его. Дрожащие зеленые усики отбрасывают длинные таинственные тени. А в лягушачий хор вступают сверчки. Их смычки взрывают однотонную музыку, добавляя очаровательную нотку баловства и грусти. От реки снова тянет холодом, к запахам речного ила и сырости примешивается что-то еще, плохо уловимое и знакомое. В палисаднике с легким хлопком открываются бутоны лунника. Огромные плафоны лимонного цвета, прозрачные в призрачном, серебряном воздухе едва слышно шелестят. А плотно свернутые бутоны прямо на глазах разворачиваются, являя чудо из чудес — мохнатую, нежную сердцевинку.
Виноградная лоза пахнет терпко. Кисло и терпко. От этого запаха щиплет кончик языка. Около лампочки уже целая эскадрилья мотыльков круг за кругом заходит на сближение с маленьким желтым солнцем. Самые безрассудные, те, чьи инстинкты влекут их к смерти сильнее других, бесстрашно бросаются прямо к раскаленному стеклу и обожженные, хрупкой невесомой оболочкой падают вниз. Немногие выжившие приходят в себя и вновь, как солдаты камикадзе, раз за разом повторяют самоубийственный путь.
В воздухе что-то есть. Некий смутно знакомый аромат, ощущение, что-то близкое и далекое, вызывающее внутреннюю сильную дрожь. Заставляющее сжиматься горло от неохватного и неописуемого восторга предчувствия. Одинаково ужасного, неотвратимого и чудесного. Оно бьется внутри, но все еще не вылетает. Словно ждет сигнала. Например, мощного порыва ветра, который будет трепать верхушки старых тополей по-над рекой. С шумом пролетит над полями кукурузы, прогонит волну на глади озера, взбаламутит воду в реке и заставит собак тихо подвывать в будках. Ветра злого, колючего, взметающего пыль и мусор с дороги. Ветра веселого, язвительного и зовущего. Вверх.
5 глава
Янат открыла глаза. Потерла ладонью щеку, зевнула громко и прищурилась. Как ее угораздило заснуть за столом, она знала. Перебор он всегда перебор. Конечно, подумала, что организм за два месяца криосна отоспится с запасом. А поскольку знакомство с членами экспедиции, будущими товарищами проводится через сутки после выхода из оного, она решила заняться полезным делом. Изучить материалы по Нави подробнее. И так как Янат делала все и всегда с небольшим перебором, то… Ее вырубило под утро, причем намертво. Жаль, никто не предупредил, а сама она подзабыла, что после выхода из глубокого анабиозного сна, тело должно восстановиться. В течение суток, хотя бы. Даже такое как у нее. Свою беспечность в таких вопросах Янат считала данностью, точнее чертой характера, которую не вытравить. Поэтому, в том числе Инга с ней и развязалась. Из-за беспечности и пренебрежения правилами. Янат почти что слышала голос Инги: 'Ты эгоистка, Яна. Такой и останешься. Пока речь шла о том, чтобы прикрыть тебя от начальства, написать отчет или пересчитать твои данные, мне не требовалось больших усилий, чтобы чуток отступить в сторону. Я даже смеялась вместе с тобой над некоторыми вещами. Но сейчас ты просто подставила меня. Мало того, ты могла погибнуть и, это стало бы моей ответственностью. Я бы взвалила ее на себя, но не при этих обстоятельствах и никогда больше'.
Она скривилась и потерла глаза кулаками. А ну и черт с ним. О Нави вспомнить практически ничего не удалось, в голове потоком стояла каша из образов. Кто-то, теперь она вспомнила, говорил, что и мозги в первые сутки не очень работают. Да кому они нужны были, те предупреждения? Скорее всего, она проспала официальную церемонию приветствия. Если судить по оранжевой мигающей кнопке коммутатора, ее пытались найти. С другой стороны ничего особо важного не произошло, иначе нашли бы. Впрочем, проснулась Янат, не от того что выспалась. Назойливо как комариный писк, именно так (ее перекосило от досады) пищало устройство управления в каюте. Что значило, за дверью некто и этот некто хочет войти. Янат съежилась на стуле, и активно потерла лицо ладонями. Зевнула, широко, от души, лениво вытянула палец и ткнула в кнопку. Затем развернулась и демонстративно откинулась на спинку стула, досадуя на некоторую одеревенелость рук и ног, ноющую спину и наверняка помятую физиономию. Но если некто очень спешит, пусть смотрит как есть. Она снова зевнула, уже не прикрывая рта.
Дверь в каюту с тихим шипением ушла в сторону, и Янат увидела мужчину, достаточно высокого, чтобы ей пришлось приподнять подбородок вверх при разговоре. Сухощавый, в свободного кроя комбинезоне, с болтающимся на шее жетоном-капсулой. Черные глаза и золотисто-желтая кожа.
'Вот это да!' — Янат едва справилась с удивлением, поскольку такого не видела на борту корабля никогда. Птаирянин.
— Янат Шептунова? — с легким присвистом, как будто когда-то шепелявил, но после курса интенсивного исправления речи осталась лишь тень этого дефекта, спросил мужчина.
— Ага, — она с интересом смотрела на него. Слишком пристально, ожидая, что он смутится таким демонстративным рассматриванием, но нет.
— Вы не пришли на вводную. Меня предупредили, что вы особа, скажем так, специфическая, но
