на перекресток виа Венето и виа Биссолати, видневшийся за пальмами. В этот субботний день движение было не слишком интенсивным. Уэйн не мог понять, почему именно в субботу, когда многие учреждения закрыты, движение в Риме уменьшалось. Оставалось предположить, что в рабочие дни большинство служащих только тем и было занято, что перегружало улицы своими малолитражками с различным кубическим объемом двигателей.
Теперь, после двух лет пребывания в Риме, Уэйн больше уже не пытался понять эту слишком сложную, противоречивую и парадоксальную действительность и решил жить в Италии так, как в девятнадцатом веке жили в Индии англичане, установившие своего рода санитарный кордон, сводивший к минимуму общение с аборигенами.
Уэйн сделал последнюю попытку решить свою задачу, но понял, что придется сдаться. Он не сумеет вернуть даже часть из трехсот двадцати долларов (он продолжал переводить лиры в доллары), которые пришлось дополнительно израсходовать при поездке в Милан. Но виноват в этом был исключительно он сам, потому что не учел этот проклятый циркуляр: он не мог поверить, что Госдеп и в самом деле решил всерьез проявить такую постыдную скаредность.
В дверь осторожно постучали.
— Да?
В приоткрытой двери появилось узкое, детское лицо Меддокса, тощего молодого человека в очках, со множеством фурункулов, похожего на студента-трудягу.
— Как? Еще здесь? Или ты не заметил, что сегодня суббота?
— Суббота — самый прекрасный из всех дней, какие создал Господь.
Уэйн достал из кармана расческу и провел ею по волосам, которые и без того были в полном порядке.
Меддокс остался на пороге.
— С кем у тебя свидание сегодня? — поинтересовался он.
Уэйн улыбнулся и покачал головой, заметив с упреком:
— А ты, парень, недостаточно скромен.
Он откинулся на спинку стула. Меддокс подошел ближе, разглядывая своими близорукими глазами письменный стол, на котором лежали разные печатные материалы и экономические отчеты.
— Сделки? Контракты? Какой-нибудь араб проездом?
Меддокс, этот юнец, лишь недавно достигший совершеннолетия, был, наверное, самым молодым сотрудником посольства США в Риме, включая женщин. Он очень скучал по родине, главным образом из-за того, что здесь не проводились бейсбольные соревнования.
Уэйн отодвинул руку Меддокса, листавшего какое-то досье. У парня была неприятная манера совать нос в любую бумагу, какая только попадалась на глаза.
— Может, с женщиной? А что, у нас новая библиотекарша! — воскликнул Меддокс, пытаясь угадать планы Уэйна на уикенд. Подумал немного и ответил себе сам: — Нет. Она рыжая. Крашеная. А тебя я уже изучил, Уэйн, тебе не нравятся рыжие.
Он наклонился и открыл ящик стола. Уэйн тотчас закрыл его, зажав просунутую внутрь руку. Меддокс скривился от боли.
— Я люблю брюнеток, парень. Только брюнеток.
Он приоткрыл ящик, Меддокс вытащил руку и помассировал.
— Как жестоко. У тебя такая скромная должность, Уэйн, — замзамзамзамначальника коммерческого отдела, а ведешь себя словно сотрудник ЦРУ.
Уэйн насмешливо улыбнулся, доставая из ящика флакончик духов.
— Давно ли ты, парень, в Риме?
— Полгода, шеф, — ответил Меддокс, снова перебирая бумаги на столе.
Уэйн стал душиться, нанося капельки духов на затылок и шею.
— Странно, что тебя послали сюда. Это посольство не из легких. В Риме ведь есть еврокоммунисты. Много работы.
— И я, как видишь, тружусь.
— Да?
— Проверяю, кто работает в этих кабинетах в субботу утром.
— В таком случае отметь мое отсутствие. — Уэйн подставил Меддоксу шею, чтобы тот понюхал. — Чувствуешь? Отличные духи. Я выписываю их с Кубы. Очень тонкие духи — еле-еле ощущаются.
Нюхая, Меддокс незаметно прихватил машинописную страницу и сунул в карман.
— Действительно, запах едва ощутим. Вернее, вообще не чувствуется.
Он слегка отодвинулся и кисло улыбнулся на прощание, намереваясь уйти, но рука Уэйна ловко извлекла бумагу из его кармана. Меддокс как ни в чем не бывало улыбнулся:
— Пока, шеф.
Уэйн ответил ему улыбкой с той же дозой неприязни.
Молодой человек вышел, и Уэйн продолжил с удовольствием рассматривать флакончик с кубинскими духами.
В парикмахерском салоне «Высокая прическа» было мало клиентов.
Мерилен Ванниш, молодая женщина с большими темными глазами, с нежной белой кожей и копной черных волос, собранных на затылке, продолжала с особым, пристальным вниманием рассматривать себя в зеркало.
Склонившись к ней, парикмахер уговаривал ее посмотреть журнал, где были представлены самые последние модные прически, советуя выбрать ту, которая, на его взгляд, больше всего подходит ее лицу и волосам. Она отвлеклась от зеркала, пролистнула журнал и с любезной улыбкой решительно отказалась. У нее не было ни малейшего желания менять прическу.
И в самом деле немного позднее, когда она вышла из салона, ее волосы были такими же, как прежде: длинными, волнистыми, только теперь были распущены по плечам.
Получая удовольствие от восхищения, шлейфом тянувшегося за ней, молодая женщина подошла к своей машине, зеленой «ланче», села, включила двигатель и уехала.
И как только она отъехала, тронулся с места и стоявший поблизости серый «мерседес». За рулем его сидел пожилой человек с исхудалым лицом и холодным, жестким взглядом, в котором таилось что-то пугающее.
Это был тот самый старик, который двадцать первого сентября в Афинах одним выстрелом убил Джеймса Джефферсона Уолтерса, главу американской разведки в Греции.
Старика звали Шабе.
Серый «мерседес» последовал на приличном расстоянии за зеленой «ланчей» по оживленным улицам в центре Рима.
В одном из помещений американского посольства непрестанно стрекотали телетайпы. Обычно тут было много народу — торопливо ходили туда-сюда сотрудники с бумагами. Но этим утром здесь, напротив, было спокойно.
Пожилой оператор в рубашке, без пиджака, просмотрел только что полученный телекс и обратился к Меддоксу, стоявшему у другого телетайпа:
— Мистер Меддокс, это закодировано.
— Дай-ка сюда.
Меддокс взял телекс и, быстро просмотрев его, не скрыл изумления:
— Но… это же двойной код! Такой используют только в особых случаях! В Вашингтоне хотят знать, сколько яиц в месяц несут римские куры.
Смех пожилого оператора стих под грозным взглядом Меддокса, направившегося к двери.
— Не беспокой меня по крайней мере полчаса.
— О'кей, мистер Меддокс.
Молодой человек вышел.
А минут через двадцать, когда Уэйн в прекрасном настроении спускался по лестнице, на площадке
