произносил он имени Анчутки — злого духа, живущего то в воде, то в воздухе, знал — нечистый прихромает по первому же зову и не отбиться от него. Лучше Лиходеича отыскивал он чудодейственное вихорево гнездо — клубом свитые тонкие веточки берёзы, внушающие своему обладателю необыкновенную смелость в любых обстоятельствах. Без страха и жалоб гулял Тим по ночным тревожным полям, собирая в холстяной мешочек красные молнии, летучий, призрачный огонь, горящие тоненькие свечки — так цвели чудодейственные травы: голубь, царе-царь, папороть, лев…
Но вскоре всё переменилось. Оказывается, мало было знать силу, заключённую в травах, мало было знать, в какой час её с земли снимать. С какого-то времени почему-то не мог Тим, назубок знающий все заклинания и заговоры, упросить траву поделиться целебной силой, а без этого её живой сок оставался пустой водой. Лиходеич мог бы с большой выгодой для подопечной ему Разбитой коленки выменивать у других леших на вихоревы гнёзда бобров, зайцев, медведей и даже духов-покровителей. Но скоро все узнали, что вихоревы гнезда, сорванные рукой Тима, никому не придают смелости, бессильны они. Когда по велению Лиходеича звал маленький Тим ветры, они верно откликались на его негромкое слово. Но однажды перестали дуть ему и в лицо, и в спину. Ни Восточный, ни Полуденный, ни Западный, ни самый холодный Полуночный не хотели больше водить с ним дружбы, не спешили из дальних стран принести их аромат. Перестал говорить ему Час — Добрый он или Недобрый, и готова ли Земля начинать хорошее дело, или зависло в воздухе чёрное зло.
Печалился Лиходеич, раздумывая над той силой, которая, чувствовал он, когда-то аж гремела в его мальчике, просясь в жизнь, а сейчас будто испарилась куда-то. И никак не мог он понять: как расколдовать её, в чем причина её странного исчезновения?
И вот что ещё изводило Лиходеича. В ночь перед Колядою, они с Тимом, прижавшись плечом к плечу, сжигали в печке полено, мечтая вместе с ним сжечь накопленные за год обиды и беды. Но никогда в пляшущем огне не мелькнула улыбка старичка Бадняка, весело делающего свою грязную работу, никогда он ещё не сказал им, подмигнув: «Всё лучшее впереди». На что дух был доброжелательный, а вот, значит, не мог обманывать.
Ещё больше озадачился Лиходеич, когда он, зажав своё самолюбие лешего — ведуна, знахаря, всё знающего, всё повидавшего духа, поклонился в пояс вещей птице и спросил, стоит ли ему опасаться, что его лесной сынок, его Тим, росинка его родная, окажется в услужении у Ния. Может, судьба пошлет избавление? И ответила вещая птица: «Всё, что могу сказать — скажу. Я вижу его рядом с Нием и не вижу. Если успеешь, ты ему объясни: один весь свет обойдешь, но дома не найдёшь». Схватился Лиходеич за больное сердце, так и носил вместе с ним непонятные тревожные слова.
Со временем стал замечать бедный леший, что между ним и Тимом потерялось доверие. Не гоняют они чаи с мёдом по вечерам, не гуляют по лесу, хохоча и проказя, не навещают приятеля Водяного. Смотрит Тим в сторону зелёными глазами, нахмурив свой крутой лоб с упавшим между бровей светлым вихром. И куда-то стал пропадать — не дозовёшься ни есть, ни спать. Да и чего греха таить: Лиходеич, знающий каждую нору в Разбитой коленке, не мог его отыскать. Однажды, когда в безуспешных поисках оказался возле лесного болотца, в отчаянье поделился бедой с Водяным.
— Не печалься, друг мой лихой, — сказал Водяной, заводя Лиходеича в свой просторный дом, сделанный из ракушек и переливающихся на солнышке самоцветных камушков. Разговор пришёлся на время молодой луны — Водяной выглядел юно, будто не тысячу лет ревматизм в болоте зарабатывал, волосы его блестели, как трава после дождя, сочно. — Посидим, водочки выпьем, пока мои деточки, мои русалочки, омутницы, водяницы, шутовки-озорницы, мавки, берегини все ручейки, речушки, болота, озёрца не проплывут, на дно не заглянут. Обязательно отыщут Тимочку, мальчика славного, лешачка юного.
Никакие напитки в горло Лиходеичу не лезли, так только, мочил усы в ракушке, наполненной прозрачной горечью. Водяной постарался ему пиявок на лоб пришпандорить, чтобы кровь вместе с мыслями тяжёлыми рассосали. Но леший стараний дружеских не заметил, сгрёб гладких червяков с лбища и в рот их себе отправил — как огурцами похрустел, а вкуса не почувствовал.
Через час, наверное, юная русалка подплыла к окошку и сказала, что видела мальчика на Безымянном озере. И Лиходеич с Водяным по указанному адресу бросились, не допив.
…Тим сидел на камне, погрузившем тяжёлый живот в ленивую воду. Мальчик заворожено наблюдал за небольшой чёрной лебедью, которая скользила по воде и, капризно изогнув шейку, не отрывала взгляда от свого отражения в серебристой ряби. Пять зелёных с переливом волосков росли на её бархатном лобике, как корона. Лиходеич чуть не заплакал, тронутый её грациозной красотой, но тут же он, умеющий понимать настроение и муравья, и ели, и дятла, почувствовал, что лебёдушка-то это не проста. Весь лес молчал, равнодушно отвернувшись от красавицы. Понял он, что вокруг никто не любит эту птицу кроме его мальчика. Да и на самого мальчика Лес не без осуждения смотрит.
— Фью, — присвистнул Водяной, морщась и переступая в луже, которая всегда натекала под его ногами. — Знаешь ли ты, кто эта лебедушка?
Лиходеич покрутил косматой головой.
— Это Обида, Птица отчаяния. Почему так смотрит на неё Тим? Кто его обидел? Почему его одолела печаль?
Ничего не говоря, Лиходеич скинул с себя тёплый заячий тулупчик, с которым не расставался в последние дни — никак не мог согреться, видать, из-за холодных думок, и накрыл им неподвижного Тима. Так на руках и отнёс дитё домой на печку.
Пока Лиходеич суетился возле мальчика, с ложечки выпаивая ему отвар зверобоя и мелиссы, он заметил, что глаза его кровиночки странные, невидящие, будто чёрным крылом лебедь заслонила от него белый свет.
И только на следующее утро Тим проснулся молодцом. Лиходеич подсел к мальчику, запустил пухлые ладошки в светлые, словно из золотых ниток свитые вихры, и попросил:
— Тимошенька, мальчик мой, расскажи про свою кручину.
— Разлюбил я Лес, дедушка Лих, — отвернувшись к стенке, ответил мальчик. — Как я тут оказался? Зачем? Почему здесь других детей нет? Скучно здесь. Ни с кем говорить не хочется. Мне здесь тоскливо, потому что я будто слышу — кто-то и обо мне тоскует, ищет меня, зовёт. Я ещё кого-то любить должен, но не вижу — кого. Где мой дом? Где мой друг?
— Это в Лесу-то ты заскучал? На Лес обиделся? — Испуганно спросил Лиходеич. — Да как же ты сказать это смог? Ведь Беда ждет того, кто про Лес плохо скажет. На Лес нельзя обижаться, он не при чём, что ты в нем живёшь. Как же тебе ни с кем говорить не хочется, милый? Так и Дар Речи потерять можно. А ведь этот Дар — самый важный. Дар Зрения и Дар Слуха — это Дары Удовольствия, но Дар Речи — это Дар Даров. Только благодаря нему можно найти Общий Язык и с Лесом, и с Добротой, и с тварью любой. А если Общего Языка не находишь с теми, с кем живёшь, не найти и Свое Место В Жизни. Без любви к тем, кто рядом, не узнаешь себя, не найдёшь себе Места. Вот так, да-а.
— Своё место в жизни, хм, — пожал плечами Тим. — Вот я стою, — мальчик спрыгнул на пол и топнул голой пяткой по мытой половице. — Это мое место. Меня никто не толкает. Я и так на своем месте. Что ты мне всякие скучные вещи говоришь?
— Придет время, поймёшь, — вздохнул Лиходеич, испуганно глядя на Тима.
— Ты лучше скажи, где мне друга найти? У всех есть братья, а где мой брат? Я брата хочу, — с тоской сказал Тим, нахмурив крутой лоб, светлый вихор упал между бровей.
Лиходеич тулупчик на груди комкал, слушая, а сердце у него будто «солнышко» на турнике крутило — переворачивалось.
В это время в окно громко заколошматили, словно кто-то гвозди вбивал. Лиходеич отворил раму дрожащей рукой, в комнату влетел Ворон и, тормозя, процарапал стол.
— Привет-буфет жильцам, — растопорщил перья. — Ну, Лиходеич, двенадцать лет прошло час в час, минута в минуту после нашей встречи — помнишь? Пора должок возвращать! Через три дня господин Ний ожидает вас. Торжество будет громкое. Да, лих человек, про фиолетовый флакончик не забудь, смотри! Я надеюсь, он уже доверху полный, м-м? Вопросы есть? Нет. Ну и привет-буфет вам, до скорой встречи.
Ворон повертел клювом из стороны в сторону и вылетел в окно. А Лиходеич упал лицом в ладони ни жив — ни мертв.
— Дедушка Лих, — потеребил его мальчик. — О чём это Ворон говорил?
— Да так, — со скрипом распрямляя больную спину, проворчал старик. — Тебя это не касается.
