Куда бы ни занесла судьба генуэзца, нигде и никогда не обрывал он пуповину, связывающую его с родиной. Однако он легко и быстро вписывался в быт чужой страны, перенимал ее обычаи, усваивал ее язык. И стоило хотя бы одному лигурийцу пустить корни в дальней стороне, как тут же от этих корней ответвлялись цепкие корешки. В Александрии и Марселе, в Барселоне и Валенсии, в Севилье и Кадисе, в Лиссабоне и Бордо, в Ла-Рошели и Лондоне, в Брюгге и Генте — повсюду, где можно было нажить капитал, гнездились и разрастались выводки генуэзских колонистов.
Не всегда к этим пришельцам питали теплые чувства, но в них испытывали нужду, им доверяли. Генуэзские векселя были надежнее звонкой монеты, сделки с генуэзцами сулили верные барыши.
Генуэзские купцы и банкиры проникали в любые щели. Их принимали в своих покоях магнаты и князья церкви, они вхожи были в королевские дворцы. За генуэзцев в нужную минуту вступались сильные мира сего, зная, что услуги будут возмещены сторицей.
И, подобно венецианцам, генуэзцы были прирожденными моряками.
К XIII веку они обошли все Средиземноморье, а в конце этого столетия добрались до гаваней Каспийского моря и Персидского залива. В 1291 году братья Уголино и Вадино Вивальди, потомственные генуэзцы, вознамерились открыть новый путь в Индию, в обход Африки. Они проследовали через Гибралтарский пролив, но затем бесследно исчезли в марокканских или сенегальских водах.
В XIV веке генуэзцы через Иран прошли в Индию и проведали морские пути, ведущие в Китай и к островам «бахромы мира» — Малайскому архипелагу. А в XV веке, после того как турки перерезали генуэзцам пути на Восток, Атлантика овладела помыслами лигурийцев. Случилось это в ту пору, когда у бывшего сан-стефанского шерстянщика созрел план плавания в Индию западным путем, и кто знает, быть может, на генуэзских дрожжах всходила Колумбова опара.
Кроме того, у генуэзцев были отличные лоции и неплохие морские карты — портоланы. Архисекретные, оберегаемые пуще зеницы ока. Они много знали, эти новые аргонавты, своими сведениями ни с кем не делились и ловко вводили в заблуждение конкурентов. Как скрывать плоды своих открытий, прекрасно знал Колумб, и поступал он при этом на генуэзский манер.
Обо всех этих генуэзских особенностях характера должно помнить, вникая в душевный мир лигурийца Колумба. Ветхого человека не преодолели адамовы потомки, сущего генуэзца не изжил в себе великий мореплаватель. Не изжил, хоть порой его нрав, его мораль, его этика вступали в резкий конфликт с образом мыслей и действиями его соотечественников и хоть не всегда шел он к цели, применяя излюбленные их средства…
ПЛОЩАДЬ СЕН-СИРО И УЛИЦА ПАВИИ
Истинные, стопроцентные, коренные генуэзцы теснились на крохотном пятачке Лигурийского берега в восьми кварталах старого города. Санстефанцы с их сухопутными профессиями здесь были такими же uomini diversi, как для Данте граждане Лигурийской республики. Но ворота Сан-Андреа в Старой стене были открыты для всех, кто хотел через них пройти в деловые и морские кварталы Генуи, и этими воротами вступил туда юный шерстянщик Христофор Колумб.
Разумеется, он не мог проникнуть в лоно старогенуэзских альберго. Для этого он был слишком беден.
Но хозяевам альберго нужны были генуэзские граждане черной кости. Кто-то ведь должен был вести счетные книги, охранять склады, принимать на пристанях грузы, наиболее расторопных плебеев можно было использовать в качестве комиссионеров и факторов. Черную кость брали на корабли, которые бороздили моря под вымпелами знатных торговых домов. Они драили палубы, ставили паруса, стояли у руля, и, греха таить нечего, случалось им и действовать абордажными крючьями в лихих пиратских рейдах.
Весьма вероятно, что юный Христофор Колумб нашел влиятельных покровителей, и они-то и определили его дальнейшую судьбу. Он обрел их на площади Сен-Сиро в самом старом квартале Старой Генуи — в Борго. Там, впритык к торцовой стене древней церкви святых апостолов на Сен-Сиро, располагался альберго рода Чентурионе. Это был сравнительно новый, «плебейский» клан, во главе которого стояли весьма предприимчивые банкиры и купцы. В компании с торговой фирмой Негро Чентурионе вели крупные операции на Пиренейском полуострове. Семнадцать представителей этого дома сидели во всех значительных городах Арагона, Кастилии и Португалии — Барселоне, Валенсии, Севилье, Толедо, Бургосе, Малаге, Кадисе, Лиссабоне и Лагуше.
Вероятно, в начале 70-х годов XV века и появился на площади Сен-Сиро сын незадачливого ткача- виноторговца. И можно допустить, что именно через эту площадь проложил он путь в генуэзскую гавань.
Вполне возможно, что фирма Чентурионе играла известную роль в переговорах Доминико Колумба с его кредиторами. Несколько позже, в 1474–1475 годах, Колумб теснейшим образом был связан с компаньонами дома Чентурионе из рода Негро, и, конечно, не случайно на смертном одре он вспомнил о своих благодетелях с площади Сен-Сиро.
Но его морская карьера началась с малого. На многое он и не мог рассчитывать. И не только потому, что был неимущим плебеем. Вряд ли то образование, которое он получил в Сан-Стефано, позволяло ему претендовать на высокие посты в морской иерархии.
В сущности, нам неведомо, что знал и чего не знал юный Колумб. Неизвестно, где он учился и чему его учили. В XVI веке португальский историк Жуан Барруш (а ему доступны были лиссабонские архивы, уничтоженные затем землетрясением 1755 года) утверждал, что Колумб некоторое время учился в Павии, в тамошнем университете (43). Эту версию приняли биографы великого мореплавателя Бартоломе Лас Касас и Фернандо Колон, младший сын Колумба, но о Павии не упоминал их предшественник, ровесник и друг первооткрывателя Нового Света Пьетро Мартир де Ангьера[11]. Двести лет спустя Павийский университет воздвиг памятник своему «питомцу», а расторопные университетские власти раздобыли даже «палец Колумба». Палец оказался фальшивым, но, будь эта реликвия подлинной, все равно в Павии ей делать было нечего. Ни в каких университетах Колумб не обучался. Но вот что любопытно: генуэзский историк Корнелио Дессимони в конце XIX века дознался, что в Генуе на улице Павии была в XV веке школа, которая содержалась цехом ткачей-шерстянщиков.
Быть может, Жуан Барруш спутал город Павию с генуэзской улицей того же названия?
Впрочем, у этого цеха школы были не только на улице Павии. Видный американский колумбовед Г. Гаррис доказал, что в сан-стефанском предместье насчитывалось в Колумбовы времена несколько таких школ. А Ч. Лоллис полагал, что в одной из них Колумб преуспел в каллиграфии. Почерк у него и в самом деле был необыкновенно изящный, недаром Лас Касас говорил, что все написанное Колумбом не только красиво, но и лакомо! (77, I, 46).
Сан-стефанские школы, по всей вероятности, были своего рода ремесленными училищами. Обучали там не только ткацкому делу, но чтению и письму, а быть может, и начаткам космографии. Но не латыни. Латынью Колумб овладел (и при этом основательно) уже в зрелом возрасте.
Странно, но в позднюю пору своей жизни Колумб почти никогда не писал по-итальянски. Родным языком он не пользовался, даже переписываясь с банком Сан-Джорджо и с генуэзским послом в Испании Никколо Одериго. Сохранились лишь две беглые пометки на плохом итальянском языке, обе сделаны рукой Колумба на полях любимых его книг.
Несомненно, однако, лишь одно: навигационному искусству в сан-стефанских школах не учили. И, должно быть, прав генуэзский историк XVI века Агостино Джустиниани, который писал: «В детские годы усвоил Колумб начатки знаний, возмужав, обучился морскому делу» (54, 63).
Действительно, не в школе, а в морских кварталах Генуи созрело у Колумба решение связать свою судьбу с Большой Соленой водой Морская служба, пусть и незавидная, — много ли чести быть матросом или экспедитором на судах, перевозящих шерсть или рыбу? — сулила ему все же больше, чем отцовское логово, обложенное ретивыми кредиторами.
С августа 1473 года савонские и генуэзские архивы не сообщают никаких сведений о Христофоре Колумбе. И думается, что в конце 1473-го и в 1474 году бывший чесальщик шерсти окончательно порвал с родным домом и ушел в море.
