В 1979 году, когда мне было пять, а Дэнни шесть лет, мы переехали в район Крофт в Хестоне. В Крофте, который практически сливался с Лестером, мы поселились в тупике примерно в двух милях от дороги М4. Фасад нашего дома, имевшего общую стену с соседним, украшали большие мансардные окна с двойным остеклением, защищавшим наши уши от шума самолетов, идущих на посадку в Хитроу; в саду было осиное гнездо, пластиковый манеж да подвешенная к дереву резиновая шина, на которой мы раскачивались, как обезьяны, однако все наше внимание и любопытство было приковано к огромной таинственной кирпичной стене, перегораживающей дорогу и образующей тупик.
Все, что окружало нас в Крофте, было типично провинциальным, все, кроме этой самой стены. С восьми часов по утрам дорогу заполняли спешащие на работу мужчины, поголовно одетые в одинаковые костюмы. Другие мужчины сидели за баранками «фордов-гранада», кативших с черепашьей скоростью по лужам, в которых отражались дома и деревья, стоявшие по сторонам дороги. А потом на их пути оказывалась эта самая стена. Как мне тогда представлялось, высотой она была не менее десяти, а то и двенадцати футов, но в действительности, наверное, она была вдвое ниже. Острые куски стекла, посаженные на цемент, виднелись наверху. Нам было строго-настрого запрещено кататься около стены на велосипедах, не говоря уже о том, чтобы влезать на нее, однако мы постоянно думали о том, как бы нам это сделать, потому что звуки, доносившиеся из-за стены, напрочь лишали нас покоя.
По большей части мои воспоминания, связанные с Крофтом, расплывчаты и неотчетливы. Гулять мы выходили в ярко-желтых комбинезонах, купленных в Лидсе; мы учились ездить на двухколесных велосипедах без поддерживающих роликов; мы начали ходить в школу, а когда возвращались после занятий домой, мама встречала нас у калитки с морковкой, хотя мы с превеликим удовольствие предпочли бы морковке «сладкую парочку». Я помню, как жестоко покусали меня осы за то, что я воткнул черенок садовых граблей в их гнездо; помню также, как я проследил за превращением гусеницы, которую посадил в банку, в белую бабочку-капустницу, а Дэнни, чтобы перещеголять меня, вырастил из головастика лягушку.
Но самое яркое воспоминание связано с тем, как мы с Дэнни впервые заглянули за стену. Это произошло за несколько месяцев до того, как мы уехали из этого дома и переехали в Беконсфилд, но даже и сейчас могу с уверенностью сказать, что никогда мне не довелось испытать ничего более ужасного и волнующего. Мы сложили груду из мешков с мусором, которые еще не успели вывезти, вскарабкались на нее и увидели нечто совершенно необычное, похожее на то, что показывают в фильмах о Джеймсе Бонде. Оказалось, что за стеной, которая доставляла нам столько волнений, находилась военная база – солдаты, джипы, люди в камуфляже, выкрикивающие команды и проползающие под маскировочной сеткой. Примерно с неделю мы затаив дыхание наблюдали за солдатами, а потом случилось что-то ужасное. Дэнни подсадил меня, и я, как всегда, стал влезать на стену. Уцепившись руками за верхний край, я начал подтягиваться, но как только моя голова поднялась над стеной, увидел прямо перед собой шеренгу солдат, стоящих не далее чем в ста ярдах от стены с поднятыми наизготовку винтовками. Я, конечно же, и понятия не имел о том, что это были занятия по строевой подготовке 192-го Хестонского учебного полка, как не имел понятия о том, что такое строевая подготовка или что такое учебный полк. Я насмерть перепугался. Мой мозг, мозг восьмилетнего мальчишки, пронзила мысль, что это немцы, – они и были вылитые немцы – поджидающие нас. Ведь меня предупреждали о том, что нельзя заглядывать за стену, а я все-таки нарушил запрет, и сейчас меня застрелят, как в кинофильмах расстреливали бойцов французского Сопротивления. И тут, как только голова Дэнни появилась из-за стены рядом с моей, они открыли огонь. Дэнни увидел ту же самую картину и начал, вцепившись в край стены, устраиваться поудобнее, а я кубарем скатился на землю и, пока они перезаряжали винтовки, с плачем бросился домой. Не сказав никому о том, что произошло, я спрятался под кровать, ожидая, когда приклад винтовки обергруппенфюрера начнет колотить в нашу дверь.
Через полчаса, когда я, успокоившись и обретя способность соображать, снова пошел туда, чтобы узнать, все ли в порядке, Дэнни был еще на стене.
– Они стреляют холостыми, – презрительно глядя на меня, сообщил он.
– Я знаю, – ответил я и стал сбивчиво лепетать что-то о детской передаче «Шарлтон и вилиес», ради которой я и побежал домой.
Переехав Беконсфилд, мы поселились в недавно построенном доме на Стейшн-роуд, но прожили в нем не более года. О тамошней жизни моя память также не сохранила практически ничего, за исключение того, что нашего кота Бутса задавила машина, когда он в погоне за своим братом Веллингтоном перебегал улицу; Дэнни целую неделю после этого плакал навзрыд, поскольку почему-то считал, что Бутс был его котом, хотя принадлежал он нам обоим.
В жизни нашей семьи было три события, когда все собирались вместе: воскресные обеды, летние поездки к бабушке и Рождественские праздники. Во время воскресных обедов, по мере того как мы становились старше, каждый стремился превзойти другого в остроумии, а посему шутки и розыгрыши сыпались как из рога изобилия. Во время рождественских праздников все старались перещеголять друг друга в проявлении щедрости и заботы по отношению к ближнему. Ко времени нашего переезда в Беконсфилд Том и Софи перестали проводить летние каникулы в семейном кругу. Бабушка наша жила в Корнуолле, и наше с Дэнни соперничество начиналось буквально с того мгновения, как мы усаживались в машину; мы считали опоры, на которых были установлены вывески пабов, расположенных по обе стороны дороги, а выигрывал тот, с чьей стороны их было больше. Когда мы останавливались на косе в Ньюки, отец изо всей силы подбрасывал мяч в воздух, а мы старались поймать его и при этом не угодить в лужу и не споткнуться о камень. Мы заходили в ньюкский игорный клуб, чтобы сразиться в теннис, снукер, а также в настольные игры для всей семьи: «Монополию», ма-чжонг, «Всезнайку» или карты. В эти игры мы тоже никогда не играли ради забавы и развлечения – они были как бы сопутствующим элементом процесса – целью игры было выиграть, а успех победителя измерялся тем, насколько счастливым чувствовал он себя, насмехаясь над проигравшим.
– Ну что, Кит, ты, как всегда, продулся. Здорово я всучил тебе пиковую даму, а мой сногсшибательный вист? Я поймал на четыре мяча больше, чем ты; по вывескам пабов я тоже выиграл; нашел морскую звезду на косе и обыграл тебя в теннис. А что ты? Подумаешь, твой камень проскакал дальше моего по воде и сделал больше блинчиков. Ах да, еще водоросли, – собирать водоросли может каждый дурак. Нет, па, согласись, для него сегодня не самый радостный день?
Сам по себе, я не чувствую ни тщеславия, ни желания быть первым. Скорее во мне теплится стремление проявить себя с худшей стороны, которое обостряется, когда я оказываюсь среди тщеславных людей. Мне хочется победить лишь для того, чтобы стать на пути тех, кто действительно одержим стремлением одержать победу, а Дэнни постоянно подстегивал меня к этому, хотя у него самого была совершенно иная мотивация. Он жаждал вознаграждения. Начиная примерно с семилетнего возраста, Дэнни не нужно было указывать, как и что делать: единственное, что было необходимо, так это дать ему инициативу и обещать награду. Еще в Лестере он научился завязывать шнурки на ботинках, потому что папа обещал купить ему педальную машину. Он впервые проплыл от начала до конца дорожку в бассейне спортивного центра Людвига Гутмана в Стоке, потому что папа обещал ему за это радиоуправляемый луноход. И так всегда: я стараюсь не отстать от Дэнни, а Дэнни всегда стремится к награде. Но понял я это совсем недавно.
27 ноября 2000 года
Сейчас 6 часов вечера, и я сижу в своей палатке, в которой провел уже свою первую ночь в Америке. Мы приземлились прошлым утром и через два часа, проведенных в аэропорту Атланты, вылетели местным рейсом в город Чарлстон в штате южная Каролина. Хотя Чарлстон расположен в противоположной стороне от места, куда мы направляемся (Лос-Анджелес), мы решили начать наш путь отсюда, дабы воистину это было путешествие от одного берега континента до другого.
Правда, когда мы прилетели сюда, обнаружилось, что Чарлстон в действительности расположен не на самом Восточном побережье, как это изображалось на крошечной карте в «Путеводителе» Рафа. До Фолли-бич, ближайшего городского пляжа на побережье, было восемь миль. Несмотря на все наши с Карлосом старания, мы так и не смогли уговорить Доминик съездить на такси на этот пляж, чтобы запечатлеть на пленке наше купание в Атлантическом океане – торжественный момент начала нашего путешествия через весь континент, которое должно будет завершиться столь же торжественным купанием на его противоположном берегу, в Тихом океане.
– Просто я сфотографируюсь два раза в Калифорнии на берегу другого океана, и никто не разберет, где
