Сын приехал в субботу, а Катя вырвалась в деревню в воскресенье. Мать придвинула тумбочку к двери своей комнаты, забаррикадировалась и не открывала.
— Мам, открой, это я! — закричала Катя.
— Кто это? — отозвалась из-за двери мать. — Не открою!
— Что с ней? — спросила у сына Катя.
— Чокнулась, — равнодушно пожал плечами сын. — Еще вчера закрылась и не открывает.
— Мам, мама, открой! — Катя скребла дверь.
Наконец мать приоткрыла дверь на узкую щелку. Из комнаты пахну?ло мочой.
— Мам, ну ты чего? — ахнула Катя.
— Быстро заходи. — Мать дернула ее за руку, втащила в комнату и опять пододвинула тумбочку. Откуда только силы взялись?
— Что ты? Что случилось?
— Мужик в дом залез. Ходит со вчерашнего вечера. Как хозяин. Убить меня пришел.
— Мам, это не вор, это твой внук. Приехал тебя проведать.
— Какой внук? У меня нет внука. Откуда? Ты еще и замуж не вышла.
Катя села на кровать, не зная, что делать дальше. Мать согласилась выйти из комнаты только после того, как внук громко прокричал, что он уходит и больше не вернется — это было чистой правдой.
Потом мать перестала узнавать даже Катю.
— Ты кто? — спрашивала она.
— Катя, твоя дочь, — терпеливо отвечала Катерина.
— А где Настя?
— Скоро придет.
Настя была той самой сиделкой, которая приглядывала за матерью в течение недели.
— Ты не так все делаешь, позови Настю, она знает, — говорила мать, когда Катя перестилала постель, мыла ее в ванной или кормила из ложечки супом. — Настя мне больше нравится, а ты совсем безрукая.
Катя уже даже не плакала. Просто кивала и звала Настю, суя ей в карман деньги за неделю и за срочный вызов в выходной день.
Нет, это еще был не конец. Еще через год мать вдруг стала узнавать Катю, ждала ее, требовала приехать только ради того, чтобы задать один вопрос: «Как там Ванечка?»
— Ты к нему ездила? Съезди. Как он? — спрашивала мать Катю, когда та, измотанная, выпотрошенная, приезжала с сумками в деревню.
— Все хорошо, — отвечала Катя.
— А ты ему подарочек отвезла? Одеколон ему купила? Он любит одеколон. Не болеет он?
— Не болеет. Все нормально, — отвечала Катя и задыхалась от злости.
Ванечка, Иван Петрович, был Катиным отцом, мужем матери. Бывшим. Давно бывшим. И только он остался в ее памяти, в которой стерлись дочь, внук и даже любимая Настя. Только о нем она беспокоилась, спрашивала и переживала. Больше никто для нее не существовал — только ее Ванечка. Для нее он был самым ценным, самым главным. Ее прошлым и настоящим.
Катя простить этого матери не могла. Все простила, все забыла, но в свои уже немолодые годы она становилась маленькой девочкой, которая все помнила так же остро, как и много лет назад. Ничего не прошло. Время не вылечило.
Иван Петрович Козлов — мужчина с безупречными именем и фамилией, репутацией, биографией и рабоче-крестьянской родословной — родился под Ленинградом. Окончил инженерно-строительный техникум, поступил в институт, откуда и ушел в армию, на войну. Судьба его берегла. Он не умер, не был ранен, не попал в плен. Конец войны он встретил практически здоровым молодым мужчиной, лишь отлежался в госпитале после контузии, не такой уж и тяжелой, как он это преподносил.
Куда тяжелее была любовь к Ивану его лечащего врача — Клавдии Степановны, которая не хотела с ним расставаться и не выпускала из госпиталя. Эта женщина полюбила своего пациента, этого молодого, сильного, статного мужчину, как может полюбить женщина, лишенная всего — быта, дома, семьи, мужа, — и спасла его от гибели. Держала в госпитале до последнего, до Победы, назначая лечение и обследования. Она не хотела его терять. Не могла выписать и отправить на фронт, поэтому подделала документы и карту, приписала тяжелую контузию. Защитила. Думала, что бережет для себя.
Он не был ей благодарен и совершенно не собирался жить с ней после Победы. Новую жизнь он представлял себе с кем угодно, но только не с докторшей. Он спал с ней, назад на войну не рвался. Считал, что все так, как должно быть, все честно — он получает уход, заботу медсестричек, а платит за это тем, что может дать мужчина женщине. Иван не любил ее, не жалел, не был признателен. Он ею пользовался, считая, что она пользуется им.
Он расстался с Клавдией Степановной легко и радостно, под звук праздничного салюта, стук граненых стаканов, наполненных медицинским спиртом, разбавленным водой. Он получил от нее все, что хотел. Начиналась новая жизнь, и в новой жизни врачица с отекшими ногами и мешками под глазами была ему не нужна.
Из госпиталя Иван вышел героем, победителем. Медсестрички, две из которых были его любовницами, плакали навзрыд и подарили букеты полевых цветов. Он был удивительно хорош в военной форме, любовно отутюженной, в начищенных до блеска сапогах, с медалями на груди, которые дались ему легко. Так же легко, как любовь женщин. Он уходил из госпиталя радостно, спокойно зачеркнув прошлое. Пока он махал безутешным медсестричкам, Клавдия Степановна выпила полстакана спирта, в котором тщательно размешала горсть таблеток. Ее не успели откачать. Иван так об этом и не узнал.
Учитывая безупречную репутацию, биографию и происхождение, Иван Петрович Козлов был направлен на ответственную работу — занял пост коменданта в маленьком городке под Кенигсбергом, который вскоре переименовали в Калининград. Ему выделили дом, двор и дали в руки власть. Для полного счастья и окончательно безупречной биографии не хватало только жены, которая, впрочем, нашлась очень быстро.
Катина мать приехала в этот городок по зову сердца и Сталина — преподавать в советской школе. Она была правильная, идейная комсомолка, будущий член партии, учительница, круглая сирота. Идеальный вариант.
Ивану, который еще в госпитале понял, что женщины его любят только за то, что он мужчина, ничего не стоило очаровать молодую учительницу Машеньку Сидорову, умницу, но далеко не красавицу, что ему было и не нужно. Иван давно понял — чем более непривлекательной ощущает себя женщина, тем в большей степени она становится ему благодарной. Он тщательно проверил будущую жену на предмет родственных связей, происхождения и остался доволен.
Машенька Сидорова влюбилась в него сразу и навсегда. Нельзя было не влюбиться. Комендант с собственным домом. Фронтовик, красавчик, плотный, широкий в плечах, высокий, наделенный властью. После войны — уникальный мужской экземпляр, заботливо сохраненный Клавдией Степановной.
Свадьбу сыграли по меркам послевоенного времени пышную, и Машенька переехала к мужу, в новый двухэтажный дом, который приходила убирать домработница — немыслимая роскошь. Каждое утро Машенька подходила на цыпочках к ванной — огромной комнате, украшенной изразцами, — и смотрела, как муж собирается на работу. Иван знал за собой один недостаток — плохие волосы, жидкие и блеклые, поэтому голову он брил так же, как щетину, — опасной бритвой, которую точил на специальном ремне.
Это посоветовала еще та врачица, Клавдия Степановна, лично побрив ему однажды голову. Она поднесла к его лицу зеркало и сказала, что он очень красивый. Она смотрела на него и любовалась. Этот взгляд Иван заметил и не забыл. С тех пор тщательно обрабатывал затылок и сбривал даже брови. Безволосый, он притягивал к себе взгляды женщин, а отсутствие бровей внушало им страх — панический, на бессознательном уровне. Машенька была тиха и покорна. Замирала, как жертва перед палачом.
Мужа она любила безумно и так же безумно боялась. У Ивана была еще одна особенность — отсутствие мимики. Он умел владеть лицом. Только глаза в момент эмоционального всплеска — обычно прозрачные, голубые с жижей, — темнели, наполняясь зеленцой — подгнившими водорослями. По цвету глаз Машенька определяла настроение мужа.
С этим страхом соперничал только ужас перед живыми угрями, которые плескались в огромных баках
