Этот ублюдок, вероятно, считает, что Хоффман — безмозглый солдафон, совершенно случайно оказавшийся во главе армии и не разбирающийся в государственных вопросах. На лице у него появилось слегка насмешливое выражение, как будто говорившее: «Ты в этом ничего не понимаешь».
Хоффман небрежно отдал честь и отправился коротким путем к командному центру, надеясь повидать Майклсона. Только когда он преодолел полдороги, до него полностью дошел смысл слов Председателя. Прескотт искал козла отпущения на случай, если что-то пойдет не так. «Стоять во главе» на языке Прескотта означало «нести ответственность за все». «И теперь это не его ответственность — моя. Умный, гад». Хотя Прескотт и обладал абсолютной властью, инстинкты политика приказывали ему прятаться за спины других и прикрывать свою задницу.
«Не совсем так. У него не было бы никакой власти без моих солдат. Ни сейчас, ни прежде. И теперь они нужны ему больше, чем когда-либо. Ага. Я все понял. Он прощупывает почву. Может, он уже волнуется насчет того, что будет с армией, если события развернутся не так, как он обещает? Может, он боится путча?»
Хоффман остановился и взглянул на военно-морскую эмблему, доминировавшую над базой, — на вершине высокой каменной колонны красовались якорь и шестерня; они четко вырисовывались на фоне прозрачного бирюзового неба, такого ясного, что казалось, сейчас не месяц штормов, а месяц цветения. Хоффман не был склонен к оптимизму, но, оказавшись среди стен, не испещренных отметинами от пуль, шагая по тротуару, не развороченному выползшими из-под земли червями, глядя на горизонт, не затянутый дымом пожаров, он даже осмелился надеяться на то, что дела скоро пойдут лучше.
Конечно, он никогда бы не признался в этом вслух. Окружающие непременно решили бы, что у него начался старческий маразм. Он вошел в командный центр, и дежурные офицеры при виде его выпрямились в своих креслах.
— Все тихо, лейтенант? — спросил Хоффман, склоняясь над консолью связи, чтобы заглянуть в журнал учета происшествий. Пару раз в неделю бродяги совершали вылазки, причиняя ущерб имуществу, но пока жертв среди гражданских не было. Гибель гражданских лиц могла бы вызвать серьезное недовольство. — Откуда берутся эти сволочи, в канализации размножаются, что ли? Председатель вне себя.
— Час назад замечен противник, сэр. — Доннельд Матьесон, сидевший в инвалидном кресле, отъехал от своей консоли. — Отряд «Сигма» вступил с ними в бой, подтверждено двое убитых среди врагов.
— А где лейтенант Штрауд?
— Занимается патрулированием. Они с сержантом Матаки испытывают поисковую собаку, помните?
Да, он помнил. Он пообещал Ане, что чаще будет отправлять ее на передовую, и теперь ему приходилось выполнять это обещание.
— Я всегда за простые, проверенные временем методы.
— Мне нужно дать какое-то задание той женщине из команды саперов майора Рейда.
«Рейд. Сволочь двуличная».
— Какой женщине?
— Рядовому Бирн. — Матьесон смолк. У него была привычка разделять предложения паузами, и чем дольше была пауза, тем сильнее было его неодобрение. — Сэм Бирн. Та, которая всем делает татуировки.
— А, ясно. Да, она из Кашкура.
— Вы знали ее отца, верно? Она об этом говорила.
«Знал ли я его? Он был одним из моих солдат. Двадцать шестой Королевский полк Тиранской пехоты. Сегодня мне не дадут забыть Кузнецкие Врата».
— Знал, — подтвердил Хоффман. — Отправьте ее вместе с Матаки и Штрауд. Сочувствую бродягам, которые попадутся на пути этой компании гарпий.
Хоффман никогда открыто не выражал озабоченность безопасностью женшин-солдат, но Матьесон знал его слишком хорошо и понял, что имеет в виду полковник. Здесь не делали различий между полами. Либо женщина может выполнять солдатскую работу так же, как и мужчина, либо не может, и если нет — то не сражается на передовой. Ане Штрауд не хватало опыта, а Сэм Бирн всегда рада была показать, что готова пойти в атаку впереди мужчин, даже если в этом не было необходимости. Берни придется справляться с двумя проблемами сразу, так что работы у нее будет по горло.
«Берни знает, что делает. Она хорошо на них повлияет. Если отправить Бирн с мужчинами, она только и будет делать, что задирать всех и лезть на рожон».
— Точно, сэр, — согласился Матьесон. — Я всегда считал, что женщины страшнее нас, мужчин, когда выходят из себя.
Возможно, это было просто общее место. А может, лейтенант имел в виду именно Берни, потому что ее склонность к жестокой мести уже стала одной из полковых легенд.
Но как бы там ни было, Хоффман не клюнул на эту наживку:
— Да, от дам лучше держаться подальше. Сколько у нас сейчас патрулей за пределами базы?
— Восемь, сэр. И вот еще что — возможно, это ничего не значит, но я на всякий случай отслеживаю переговоры между кораблями инди. У одного из их фрегатов неприятности.
— У них, вообще-то, только
— Он напоролся на какой-то подводный объект, попросил помощи по радио, а затем они потеряли контакт.
— Сели на мель? Что за моряки, они когда в последний раз в море-то выходили? — «Квентин будет в ярости. Он так хотел заполучить этот фрегат в наш ВМФ!» — Вы сообщили об этом капитану Майклсону?
— Пока нет; сейчас он на совещании с капитаном Треску. Мне кажется, инди не в курсе насчет того, что мы прослушиваем их частоты. И еще я не знаю, как он общается со своими моряками, когда находится на берегу, потому что нашей рацией он не пользуется.
— В один прекрасный день из вас получится искусный политик, Доннельд.
— Ну зачем же сразу оскорблять меня, сэр…
Хоффман воспринял бы эти слова как шутку, если бы не знал, как сильно Матьесону хочется вернуться в строй. Но при нынешнем состоянии медицины это вряд ли было возможно. Большая часть технологий КОГ ушла под воду вместе с Хасинто. Техника, которая могла бы помочь Матьесону снова встать на ноги, сейчас покоилась на глубине нескольких сотен метров.
Предстояло восстановить чертовски много вещей, и не только из кирпичей и штукатурки.
— Держите меня в курсе, — велел Хоффман. — Пойду взгляну, как дела у нашего бравого капитана.
«Правитель» служил флагманским кораблем Военно-морского флота КОГ, но по его виду нельзя было этого сказать. Судно уже по меньшей мере пять раз должно было встать на капитальный ремонт. Моряки прилагали невероятные усилия, пытаясь поддерживать авианосец в пристойном состоянии, но борьба была неравной: корпус покрывали ржавые подтеки, гюйс-шток на корме был сломан. Нижние палубы представляли собой самое печальное зрелище.
Пробираясь по коридорам к каюте Майклсона, Хоффман вынужден был пригнуть голову, чтобы не натыкаться на гроздья кабелей, свисавших с потолка. В некоторых местах виднелись оголенные провода; кое-где кабели были спрятаны в вентиляционные рукава. Даже в каюте по полу змеились какие-то провода, исчезавшие под койкой. Капитан сидел в потертом синем кожаном кресле, болтая с Мираном Треску с таким видом, как будто они были друзьями еще с морского училища. Эта сцена, на взгляд Хоффмана, была слишком уж слащавой.
— Не буду отвлекать тебя, Квентин, — буркнул Хоффман. — Вернусь, когда вы двое закончите свой морской разговор. Капитан, я слышал, один из ваших кораблей попал в беду?
Треску даже бровью не повел:
— Да, полковник, пропал без вести противолодочный фрегат «Незарк». Мы уже отправили на его поиски несколько патрульных судов.
— Постарайтесь, пожалуйста, держать меня в курсе относительно подобных случаев. — Хоффман присел на край рабочего стола Майклсона и многозначительно взглянул на инди. — Мы теперь все в
