Возвращение во Флоренцию

бессмысленные вещи с очень большой скоростью.

Покинув Вестдаун, Тесса поселилась в Лондоне и начала работать манекенщицей. Поначалу она жила в скромном пансионе, однако по мере того, как ее карьера набирала обороты, она стала снимать квартиры, с каждым разом все более дорогие. Ее нынешняя квартира в Хайбери была потрясающей: с гигантской гостиной и роскошной ванной. Тессе нравилось в Лондоне, однако воспоминания, периодически возвращавшиеся к ней, заставляли ее тосковать по прежней жизни. Сейчас она подумала про замерзшее озеро в Женеве: как она скользит на одной ноге, оставляя на льду тонкий росчерк своего конька.

Взглянув на тарелку, она увидела, что там остались только ломтик бисквита с сиропом и кусочек печенья, и заказала еще. Им принесли свежего чаю, и Тесса закурила сигарету.

Фредди пожирала глазами шоколадный эклер, поэтому Тесса сказала:

— Не стесняйся, бери.

— Он же твой!

Тесса покачала головой.

— Мне нельзя. Надо думать о фигуре. Кому нужна толстая манекенщица?

— Можно мне сигарету?

— Нет, дорогая. Только после семнадцати.

— А ты дашь мне повести машину?

— На тихой дороге, если не будет скользко.

На обратном пути из Оксфорда Тесса разрешила Фредди сесть за руль ее маленького красного «MG»[1] и прокатиться по узкой извилистой дороге к Вестдауну. Она как никто понимала сестру, которой не терпелось попробовать все — водить машину, курить, пить шампанское, ходить в ночные клубы, — однако старалась сдерживать ее порывы. В целом мире друг у друга остались только они. Отправляя их в Англию, мама сказала: «Прошу, присматривай за Фредди вместо меня, дорогая». «Как в каком-то слезливом викторианском романе», — иногда с раздражением думала Тесса, однако слово есть слово, и она была полна решимости его сдержать.

В школьной раздевалке Фредди повесила на крючок свое пальто и шапку.

— Если тебе что-нибудь нужно… — начала Тесса.

— Ничего, спасибо.

— Я пришлю тебе шампунь и тальк. У меня осталась целая куча после съемок для «Коти».

— Супер!

— И что-нибудь вкусное из «Фортнума».

— Умоляю, иначе я умру с голоду.

Раздался звонок. Фредди расправила форменный фартук, снова превращаясь в прилежную ученицу.

— Ладно, мне надо бежать. — Она обняла Тессу. — Спасибо, что приехала. И спасибо за чай.

Коньки Фредди лежали на полке под крючками для пальто. Тесса спросила:

— Можно я возьму их покататься?

— Конечно. Только потом положи на место, а не то я получу замечание.

Они снова обнялись, а потом младшая сестра — сдержанная, подтянутая, темноволосая и худенькая, в темно-синей школьной форме и нелепых туфлях с тупыми носами — выскочила из раздевалки и быстро зашагала по коридору.

Тесса взяла с полки коньки и вышла из школы. По темно-лиловому небу плыла, окруженная светящимся нимбом, полная луна. Пруд в заросшей ложбинке за стадионом и теннисными кортами. Школы оттуда не было видно — ее закрывали разросшиеся деревья. С другой стороны серо-зеленой волной поднимались вверх пологие холмы.

Тесса присела на скамейку зашнуровать коньки. Потом осторожными шажками подошла к берегу пруда и поставила одну ногу на лед. Навыки вспоминались быстро: как отталкиваться и скользить, как поддерживать равновесие, как переносить вес тела с одной ноги на другую. Пара кругов — и она опять обрела уверенность.

В одиночестве скользя по льду в сгущающихся сумерках, Тесса ощутила восхитительное чувство полной свободы. На ней был приталенный черный шерстяной жакет, отороченный кроличьим мехом, и расклешенная юбка из той же ткани — идеальный костюм для катания на коньках. Из-под черного бархатного берета рассыпались по плечам длинные светлые волосы, взлетавшие в воздух, когда она начинала кружиться. Увлекшись, Тесса позабыла обо всем на свете — о своей работе, о предстоящем ужине с Падди Коллисоном, — полностью отдаваясь упоительному одиночному танцу.

Майло Райкрофт предпочитал держаться подальше от дома, когда его жена, Ребекка, готовилась к вечеринке. У него создавалось ощущение, что он ей мешает, путается под ногами, кроме того, он терпеть не мог пыль и всяческие перестановки.

Он решил захватить собаку и прогуляться по холмам. День был ясный, но холодный. Майло любил ходить пешком; ему нравилось двигаться, любоваться пейзажами, и зачастую после неудачного утра прогулка помогала ему собраться с мыслями, подсказывала новые идеи и возвращала вдохновение. Некоторые писатели копались в саду; он предпочитал ходьбу. Как-то он упомянул об этом в интервью, и журналист, не отличавшийся полетом фантазии, предложил сделать его фотоснимок на прогулке. Фотограф ворчал, волоча свою камеру и штатив по глинистой тропинке, однако снимок, опубликованный вместе с интервью в Литературном приложении к Таймс, оказался очень удачным, и с тех пор, бродя с собакой по холмам, Майло представлял себя таким, каким увидел на снимке, — в длинном черном пальто, со светлыми волосами, разметавшимися на ветру (он редко надевал шляпу, хотя Ребекка упрекала его за это); как он шагает по полям и преодолевает перелазы, а впереди летит стрелой его верный пес.

Была середина января, самое холодное время. Майло шел мимо пашен, медленно, но неуклонно забиравших вверх. Земля с замерзшими бороздами напоминала темно-коричневый рубчатый вельвет. Вода в канавах застыла, превратившись в желтовато-зеленый лед, каждая травинка, каждый стебель камыша были покрыты изморозью. Его спаниель Джулия, с длинной шелковистой бело-рыжей шерстью, бежала вперед, выпуская из носа облачка пара.

Где-то внутри у него уже зарождалась будущая суровая, мощная поэма об Оксфорде в середине зимы; шагая по тропинке между полями с одной стороны и березовой рощей — с другой, Майло попытался сочинить первую строфу. Поэзия, к которой он недавно обратился, была для него новым поприщем; до этого он писал только романы. Деревья расступились; тропинка достигла вершины холма. Майло остановился, прикурил сигарету и огляделся вокруг. Этот вид всегда поднимал ему настроение. Холм возвышался над долинами в голубоватой дымке, из которой сверкали серебром шпили церквей. Он решил пройти не меньше шести миль. Майло уже представлял себе, как на вечеринке ненароком бросит: «О, утром я написал стихотворение, а вечером пешком прошел шесть миль». Ему нравилось считать себя человеком гармоничным, развитым и умственно, и физически. Многие писатели выглядели сутулыми и неопрятными; он пообещал себе, что никогда не станет таким.

Один из его любимых маршрутов проходил по территории школы, где работала Мюриель. Здесь Майло старался идти исключительно по тропинке, избегая мест, где можно было с ней повстречаться. Он считал ее старой занудой, к тому же весьма язвительной. Иногда ему даже не верилось, что они с Ребеккой сестры. Майло пытался быть любезным с Мюриель, потому что сочувствовал ее незавидной доле — примитивная, простушка на фоне красавицы Ребекки. Ее жениха убили на войне, что лишило Мюриель единственного шанса выйти замуж. Майло испытал облегчение, когда узнал, что из-за работы она не сможет прийти сегодня на вечеринку в честь его дня рождения.

Холм, на котором он стоял, самый высокий в окрестностях, назывался Херн-Хилл. Майло, обожавший копаться в древней мифологии, так и не смог выискать никакой связи между этим холмом и кельтским богом, однако продолжал испытывать загадочный трепет, поднимаясь на его скругленную вершину: там всегда было холоднее, чем на склонах, и дул, кружась вихрем, пронзительный ветер. Первая строка уже складывалась у него в голове: «Дом Херна, где рогатый бог…» Нет, неудачно. Второсортное стихоплетство, какой-то Джерард Мэнли Хопкинс. Однако он придумал название для своего поэтического сборника: Голоса зимы. Точно. Майло улыбнулся, потом нахмурился.