равнина, черная от запекшейся крови и белая от старых костей. Мантия путешественников дрожала, как от бури, а Сатана улыбался.
Горизонт осветился красным огнем, вздымающимся к небу причудливыми языками. Вокруг них суетились тощие люди. Приблизившись, Фауст увидел около костра неистово и дико хохочущих женщин. Некоторые из них сидели верхом на помеле из обожженного терна, другие, словно ночные совы, переносились с места на место, размахивая горящими головнями, - еще некоторые похотливо склонились к копытам козла.
- Это итальянки, - объяснил Сатана. - Когда французские ведьмы отправляются на шабаш, они не едут верхом на помеле. С них довольно и самой грубой магии. Впрочем, все они в моих руках, и я владычествую над ними при помощи зависти, гордости, гнева и в особенности любви к роскоши.
Они продолжали увеселяться, образовывая непристойные группы. Фауст с отвращением видел, что они были стары, вялы, шатались.
Там и сям пролетали искры. Сатана коснулся одной из них и она упала на землю в виде прекрасного обнаженного юноши. В мгновение ока две ведьмы жадно устремились к нему и с ожесточением начали из-за него драться. Участники шабаша со смехом и плясками окружили их, и в середине их круга летели брызги крови и клочья волос, вырванных окровавленными ногтями и яростно скрежущими зубами.
- Все мои, - провозгласил Сатана. Его горделивый окрик прорезал мрак зловещей ночи, они понеслись дальше на своей мантии.
- Дорога разветвляется, - сказал дьявол, немного погодя. - По этому пути мы попадем в город всеведущих астрологов и магов.
- Их знания меня не интересуют. Едва ли я найду у них средства обуздать тебя и подавить.
- А той дорогой мы попадем к феям и стригам; они не обладают ни знаниями ни магией, они умеют только отдаваться власти грез.
- Может быть, здесь, - сказал Фауст, - удастся мне освободиться от этой скверной грезы, которую называют жизнью.
Они отправились по второй дороге. Шабаш остался далеко позади. Луна мирно и мягко лила свой свет на землю, где не было никаких резких угловатых очертаний; все здесь было преисполнено округлых мечтательных линий и контуров. Воздух был прозрачным, как если бы мы летели средь горных вершин, и ночь была, как несказанно мягкий бессолнечный день.
На берегу озера виднелся храм с опаловыми колоннами и фронтоном из лунных камней. Он находился в долине между прозрачными склонами холмов в странной долине, где не было ни слез, ни улыбок.
Путешественники остановились около озера, и Сатана угрюмо указал на портик.
- Вот их обитель. Нельзя сказать, чтобы она была обширна и роскошна. Немногие люди осведомлены об этой обители, а еще меньше таких, которые переступили ее порог.
- Идем, - сказал Фауст.
- Ну, нет! - энергично запротестовал дьявол. - Идите один, если это вам кажется интересным. Мне там не по себе. Я знаю, что там господствует запах чрезвычайно неприятный для моего деликатного носа. Идите, доктор, а я буду иметь честь ожидать вас в поэтической обстановке на лоне вод. До скорого свидания, и да будут феи к вам благосклонны.
Он уселся около озера и своим раздвоенным копытом прикоснулся к воде, которая начала бурно кипеть. Фауст поднимался по ступенькам храма. Над дверями, его внимание привлек выгравированный девиз: 'Ни бога, ни дьявола'. Секунду он колебался с поднятой рукой и, наконец, толкнул створку, которая легко открылась.
В храме не было ни алтаря, ни статуй, ничего таинственного. На феях не видно драгоценных камней, нет в их руках ни жезлов, ни прялок.
Это обыкновенные женщины или по крайней мере с виду они похожи на них. Их гибкие тела покоются на ложе, а их ясные уста улыбаются невидимому; их светлые глаза неутомимо следят за полетом грез, реющих под священным куполом храма.
Между светлыми плитами вросли в землю какие-то странные растения, которые виднелись по всему храму; храм представлялся своеобразным полем.
Высокие стебли сгибались под тяжестью крупных листьев, колыхались черные цветы, глубокие, точно чаши.
Иногда какая-нибудь из стриг медлительно протягивает обнаженную руку, срывая ближайший цветок. Она долго вдыхает его аромат, потом подносит к губам и всасывает капельку, повисшую на кончике каждого лепестка.
- Я здесь, - закричал Фауст, но феи ничего не услышали, ничего не увидели. Они грезили, вкушая цветы черного мака.
Фауст замолчал. И вот в свою очередь он начал смотреть на купол и в изумлении вдыхать аромат, исходивший от цветов. И вскоре чуть уловимое опьянение проникло в его мозг через ноздри.
В куполе несомненная пустота. Ведь это только пары носятся вдоль фризов, расширяются в клубы, но это странные клубы; они переливаются многоцветными красками. Они принимают странные формы, одновременно - неясные и определенные. И эти никогда невиданные призраки начинают оживать. Вздохнешь, и за этот краткий момент долгая греза возникнет и рассеется, снова возникнет и преобразится в другую.
Мимолетны проносящиеся мимо картины и образы - вот они стали яснее. Туманная мечта, более ясная, совсем реальная, реальная настолько, насколько реальна жизнь, а дальше... Смотрит в упоении Фауст, около его губ искушающе распустился крупный цветок, мощный запах доносится с его тычинок, и Фауст, подражая, медленным движениям стриг, обрывает первый лепесток.., и, мало-помалу, приближает его к открытым губам...
...Вот уже тысяча лет, как доктор Фауст вошел в опаловый храм. Ждет его дьявол у края пересохшего озера, ждет его неотступно.
Доктор Фауст не показывается. Срок договора давно миновал. С небесного свода насмешница луна рисует длинные рога сзади тени Сатаны.
По временам разъяренный дьявол приближается к портику, то быстро отскакивает, его власть ограничена порогом храма; там, внутри, он не смеет властвовать.
И дьявол отходит и садится на прибрежный камень. Копыта его ног продавили в почве глубокие красные впадины, и горящие угли носятся около него.
Скоро он уйдет в ад, не дождавшись Фауста.
ВТОРАЯ ЭПОХА
ИЗ ЛЕТОПИСИ
СТРАХ ГОСПОДИНА ФЬЕРСЕ
В том, что покойный граф Фьерсе был рогат, никто не сомневался ни в городе, ни при дворе. Но немногие христиане сумели бы указать, кто именно содействовал этому, так как графиня была настолько же скрытна, как и легкомысленна. Впрочем теперь она стала и щепетильной; она укрылась в Дофинэ, в уединении своих владений и там предалась богу, так как люди ее уже не хотели. Измены ее остались в далеком и туманном прошлом. Но сплетники, а они всегда найдутся, еще не сложили оружия. И так как слава всякой красавицы основана на ее романах, то насчет ее обыкновенно строили, что она не имела основания слишком гордиться своими тайными связями: если некоторые из ее любовников и были вельможами, то большинство из них оказывались просто лакеями.
По правде сказать, это было совершенно произвольное предположение; может быть, это была месть пожилых людей за то, что когда-то г-жа Фьерсе отвергала их притязания. Как бы то ни было, клевета казалась очень похожей на правду, если принять во внимание странную и скандальную жизнь, которую вел при дворе младший сын графини. Скандал состоял в том, что по своему поведению он гораздо больше походил на лакея, чем на потомка древнего рода, одного из тех, которые пользовались наибольшей славой во Франции.
Само собою понятно, что в этом отношении не могло возникнуть никаких сомнений по поводу старшего сына графа, впоследствии женившегося на мадемуазель Партенэй, побочной дочери короля и ставшего после этого маршалом. Сплетничали только по поводу ее младшего сына кавалера Жана; как мы увидим, карьера его была несравненно мизернее карьеры брата.
Итак, весною 1747 года кавалер Фьерсе в силу почетного положения своего брата был представлен королю и вошел в круг придворных. Король уже и раньше принимал в нем участие, предоставив ему полк после кончины покойного графа. Надо сказать, что г-н Фьерсе никогда не служил в армии, но тем не менее с пятнадцати лет считался полковником трехсот малиновых драгунов. Король напомнил ему это, выражая
